В оковах страсти
Шрифт:
Лекарь быстро затеплил несколько масляных ламп и открыл в противоположной стене дверь, скрытую в скале. Я увидела, как слуги укладывали Эрика на мат. Пораженная тайной внутренней жизнью замка, в котором, как мне представлялось, знала каждый уголок, я последовала за ними. На ходу Нафтали позаботился о том, чтобы света было больше, и тихо отдал распоряжения. Герман и Тассиа скрылись в лаборатории, чтобы там что-то быстро найти. Не обращая никакого внимания на мое присутствие, лекарь начал раздевать Эрика. Потом снял повязку Ансельма и принялся изучать рану. Наконец поднял голову.
— Чудо, что вам удалось попасть сюда. Не знаю, смогу ли я толком
Он задумчиво покачал головой. Эрик молча смотрел на него. Его взгляд скользнул по мне, а потом почти безразлично он уставился в пустоту. «Ему уже все равно, — пронеслось в моем мозгу, — он доставил меня домой, и ему безразлично, что будет дальше!»
49
Гной (др. сканд.).
— Я… я прижигала рану… — пробормотала я. — Кинжалом.
— К сожалению, это рецидив, так бывает в большинстве случаев… И эта повязка наверняка сделана толстым монастырским брадобреем. Его зовут Ансельм, не так ли? — Качая головой, он сдвинул в сторону грязное тряпье. — Христиане никогда не научатся искусству настоящего исцеления, и пока они убедятся в необходимости применения скальпеля, от их рук и дальние будут умирать люди. — Он обратился к Эрику: — Я должен буду сделать операцию, но ничего не смогу пообещать тебе. Ты согласен?
Эрик кивнул.
Я опустилась на пол возле носилок. Мы проделали такой нелегкий путь, и все напрасно? Я не хотела в это верить. Бог не может — не должен! — быть столь немилосердным. Влажным платком я обтерла лоб Эрика, покрытый каплями пота. Мне вновь вспомнилась ночь в гостинице, когда он находился на краю смерти. Вспомнились его слова о тьме и смерти. Я взяла его руку. Может, Бог будет милосерден к нему.
— И… и если я пойду долиною смертною тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной… Он поможет тебе, Эрик.
Эрик повернулся в мою сторону. Он протянул мне руку и, не говоря ни слова, закрыл глаза. Я сдерживала слезы. Он покорился судьбе, как недавно говорил об этом сам, и был готов умереть, если смерть уже предопределена свыше. Но нет уж, так просто я не сдамся! И в мыслях обратилась к пресвятой Деве Марии, всемилостивой, дающей поддержку всем страждущим: «Аvе Магiа, grasia рlеnа…» Пусть он думает обо мне все что угодно. «Domonius tecum…» Мне с трудом удавалось вспомнить латинский текст молитвы.
Герман принес полотенца и несколько мисок с горячей водой. Нафтали тщательно вымыл руки и аккуратно вытер их. «Dоminius tecum, benedicta tu in mulieribus et benedictus — benedictus frucdicta tu…» [50] От внутреннего перенапряжения мне стало плохо. На ране виднелся гонной темно-серого цвета, от него-то и исходил столь отвратительный запах.
Проверив консистенцию гноя, старый лекарь сказал:
— Несмотря на долгие годы врачевания, я все меньше верю в то, что наличие гноя является хорошим признаком, и вообще в то, правильно ли трактуется учение Галена о соках. Ну, сейчас начнем резать. Тем более что луна полная. — Он хитро улыбнулся. — В хирургии я придерживаюсь методов досточтимого Аббаса аль Магузи, который никогда не полагался на
50
Богородице дево, радуйся Благодатная… (лат.).
Из своего медицинского ящика он достал маленькую губку и окунул ее в горячую воду. Тассия протянул ему две колбы, из которых он накапал на влажную губку несколько капель темной жидкости.
— Этого должно быть достаточно. Ты не почувствуешь никакой боли, мальчик мой. Обещаю тебе. — Тассиа поднес губку ко рту Эрика. — Вдохни глубоко и спокойно, потом заснешь, — услышала я голос Нафтали.
После нескольких вздохов Эрик вытаращил глаза.
— Мое сердце laeknari, [51] — пролепетал он, — мое сердце так бешено стучит… — Его ноги беспокойно заерзали по мату, он стал искать опору, чтобы подняться. Схватив мою руку, он притянул меня к себе, и я взглянула в его широко открытые, полные страха глаза. — Разрывается на части! Помоги мне…
51
Врач (др. сканд.).
— Спокойно, юноша. Сейчас ты будешь спать.
Нафтали успокаивающе положил ему руку на лоб. Он попытался схватить Нафтали, но рука его обмякла и повисла, и он не смог больше вымолвить ни слова.
— Что вы сделали? — ничего не понимая, прошептала я. — Господи Боже, что вы…
Эрик окончательно затих.
— Сейчас он спит. Может быть, я накапал слишком много дурманящего вещества, раз он так сильно испугался. Но он уснул глубоким сном. Ну, давайте приступим к операции, у нас не так много времени.
Звякнули инструменты, послышался плеск воды. Я уступила свое место Герману и присела на корточки в изголовье Эрика. Змея на его руке, обычно такая оживленная при движении сухожилий, лежала неподвижно.
— А он очнется, мастер? — с опасением спросила я.
— Когда все будет сделано, я использую способ, как его вывести из состояния сна, Элеонора. А теперь позволь приступить к работе. — Он наморщил лоб и еще раз аккуратно разложил свои инструменты. — О Всемогущий Боже. Изъяви свою волю на успокоение тех, кто боится тебя на земле. — Его изборожденные морщинами руки на секунду судорожно сжались в молитве. — Atah Gibor le-Olam. [52]
52
Ты всемогущ во веки веков (др. евр.).
Герман и Тассиа подложили под спину Эрика узкую подушку, и та часть тела, на которой была рана, оказалась на возвышении. Сверху и снизу Нафтали соединил края раны. Гной струился по животу. Чистыми, аккуратно скрученными тампонами, которые протянул ему Тассиа, Нафтали обтер рану снаружи и изнутри. Герман бросил испачканные тампоны в огонь. С помощью узкого серебряного зонда лекарь определил глубину раны. Я видела, как он погрузил туда кривой нож и сделал большой внутренний разрез. Кивая, он что-то бурчал себе под нос, будто подтверждая какое-то подозрение. Одну из мисок с водой Тассиа придвинул ближе. Лекарь погрузил руки в жидкость с запахом меда и погрузил три пальца глубоко в рану.