В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
Выкрики. Команды. Хлопанье дверей. Ревет мотор. Фаллос поднимается, становится перепендикуляром. На нем крупно написано: «Sky lift». По железной лесенке в огороженную люльку вроде тех, с которых ремонтируют поврежденные электропровода, карабкаются трое — двое пожарных и один в штатском.
Фал-стрела-небесный лифт поднимается, удлиняется, эрректирует на глазах. Трое возносятся в поднебесье. Вот они уже напротив открытого окна, возле которого стоит, вдыхая морозный воздух, Антон Николаевич Кустов.
Штатский подносит ко рту коробочку-микрофон, и стрела начинает медленно наклоняться,
— Привет! — говорит один из пожарников голосом Тоника. — Не разбудили?
Антон Николаевич не ожидал. Антон Николаевич даже не сразу узнал…
— А меня? Кхе!
— Господи, Платон, неужели?..
— Давай собирайся.
— Куда?
— Давай-давай, стронцо.
— Зачем?
— К Сан Григоричу в гости. Сегодня он нас у себя принимает. Собирается вся лыжная компания. Во, читай: «Скай лайф», — понял? Лыжное общество. Праздничный банкет!
— Какой еще праздник? В честь чего банкет?
— Ты что, стронцо? — Тоник стучит по звонкой кайзеровской каске костяшками пальцев. — Русского языка не понимаешь? Не соображаешь?
«Уж куда мне? — думает Антон Николаевич, горько усмехаясь. — Primum vivere, deinde philosophari…[56]» — продолжает он думать на привычном ему ученом языке.
Александр Григорьевич Скаковцев, третий и единственный из них штатский — штатский высотник в рысьей мохнатой шапке, — тоже улыбается. Круглое лицо лоснится.
— Ждем вас, Антон Николаевич. Милости просим.
— Поздно уже. Завтра ведь на работу… — пробует отговориться Кустов.
— Кончай, каццо, баланду травить. Сосиску тебе в рот!
— Мы ведь специально за тобой приехали. Кхе!
Антон Николаевич выходит в прихожую, надевает пальто, скидывает тапочки, сует ноги в ботинки. Сильно дует из кухонного окна. Штора так и полощется, хлещет по стеклу. В зияющем провале, на фоне тусклого, затянутого рваными облаками неба — эти трое выглядят как на крошечной подвесной сцене. Платона не отличить от кадрового пожарника. На худощавом Тонике роба висит мешком. Каска — по самые уши. Да еще эти темные очки. Гангстер-пожарник, да и только. Огнетушитель-террорист. Антон Николаевич подходит к окну, сдвигает в сторону горшок с кактусом, крякнув, влезает на подоконник. Александр Григорьевич подает ему руку. Антон Николаевич прыгает.
Ветер дует. Сквозняк. Довольно холодно наверху.
— Поехали, — тихо распоряжается Александр Григорьевич, поднося коробочку-микрофон к уголку рта, а другой рукой придерживая мохнатую шапку.
Поплыло, удаляясь и уменьшаясь, распахнутое окно. Вырвалась на свободу и затрепетала, махая на прощанье, черная штора в ночи. Улица Строителей-Новаторов выскользнула из-под ног. Дробным пунктиром пронеслись внизу огни фонарей, голые кроны деревьев, похожие на раздавленные кусты крыжовника, плоские крыши новых кварталов, потом все, как бы на мгновение застыв, смазалось, точно узор на поверхности раскрученного волчка. Сразу заметно потеплело. Ветер стих.
— Ну вот, — совсем по-домашнему сказал Александр Григорьевич, открывая полукруглую решетчатую дверцу кабины и пропуская
Тоник шмыгнул носом, сплюнул за борт.
— Давай, доктор, топай…
За спиной приглушенно хлопнуло. Антон Николаевич обернулся.
Они уже находились внутри какого-то помещения, рядом с лифтом. Кнопка вызова на косяке светилась красным. Платон и Тоник вразвалочку, как заправские пожарники, уверенно направились по коридору, метя пол концами расклешенных, пропитанных огнеупорным раствором грубых брезентовых штанин. Остановились возле одной из дверей. На месте замка под блестящей ручкой находился такой же блестящий металлический кружок размером с двугривенный. Александр Григорьевич достал из кармана ключи со стальным брелоком в виде латинской буквы F, тряхнул связкой. Что-то пиликнуло внутри, и дверь открылась.
— Заходите, товарищи. Раздевайтесь…
Они вошли. Александр Григорьевич таким же точно образом, как и входную дверь, открыл большой несгораемый шкаф, снял с себя дубленку, повесил на одну из двух свободных вешалок. На третьем плечике висел мышиного цвета пиджак из чертовой кожи. Александр Григорьевич переоделся, облачился в домашнее.
— Сань, куда положить спецодежду?
— Сваливайте прямо в шкаф, — распорядился Александр Григорьевич.
Загремели каски, рядом торчком взгромоздились огнеупорные робы; кожаное пальто Антона Николаевича, будто тело повешенного, качнулось на вешалке рядом с дубленкой хозяина.
— Так-так-так… — очень почему-то довольный, плотоядно потирая руки с морозца, проговорил Александр Григорьевич, подходя к своему большому столу и нажимая какие-то кнопки. — Поставить что-нибудь?
— Поставь Челентано, Сань, — попросил Тоник. — Если, конечно, есть.
— У меня все есть.
— Ну и техника! Порка мадонна!
На Тонике был синий блейзер с золотыми пуговицами, и только теперь Антон Николаевич обратил внимание на отсутствие усов. Без них Тоник выглядел старше, благообразнее и как-то представительнее.
— Фирма?
— Система Соник-Панасоник, — сказал Александр Григорьевич. — Колонки Филлипс-Моррис.
— Сколько отдал?
Александр Григорьевич только рукой махнул и тяжело вздохнул. Мол, не спрашивай.
— Систему экстракласс сразу видно. Кхе-кхе!..
В черном велюровом пиджаке, в траурном обрамлении седины Платон обрел наконец вид настоящего писателя. Типичного представителя, так сказать.
С пристрастием специалиста Тоник изучал звукозаписывающую аппаратуру. Техника была, конечно, в большом порядке. Что и говорить. Импортная электроника Соника-Панасоника. Давняя, заветная мечта Тоника. Словом, фирма!
Вволю налюбовавшись техникой, Тоник подходит к окну.
— Это что за улица, Сань?
Александр Григорьевич бросает равнодушный взгляд на муравьиную суету внизу.
— Кажется, Ракоци…
— Ракоци… Ракоци… — повторяет Тоник, что-то вспоминая. — Айн момент, стронцо!
Жестом заправского иллюзиониста он выхватывает из внутреннего кармана блейзера сложенную в несколько раз карту Славы Бандуилова, раскладывает, расстилает ее на столе, расправляет, разглаживает, ведет пальцем сверху вниз и слева направо.