В парализованном свете. 1979—1984

Русов Александр Евгеньевич

Хотя поначалу ты все-таки растерялся, гениальная идея не замедлила посетить тебя. При этом ты испытал такое же глубокое, светлое волнение, такое же радостное напряжение сил всего организма, какое приходило иногда при успешном решении трудной математической задачи. Разыскав глазами в толпе Индиру, ты направился прямо к ней, размахивая полученным письмом, будто получил радостное известие, которым спешил теперь поделиться. Потом, отойдя в сторонку, на виду у обескураженных мадемуазелей вы вместе читали это послание, громко смеялись — пусть вам было и не очень смешно, однако с тех пор ни одной анонимки ты, Телелюев, слава богу, не получал, а мадемуазели де Кра и Спле де Кры Ко навсегда потеряли охоту к переписке с тобою.

Вы с Индирой часто делали вместе уроки, но особенно запомнились тебе совместные

занятия черчением. То есть в памяти твоей, хочу я сказать, сохранилось, пожалуй, одно лишь черчение, будто никаких других уроков вам и не задавали. Вы чертили в комнате твоей Мамы, потому что это была единственная в квартире комната с з а п о р о м. Чтобы вам не мешали взрослые, вы закрывались на защелку, и кто бы мог счесть это предосудительным? По вечерам дом был полон гостей. К Маме и Дяде Роме приходило много разных людей, они сидели в столовой, шумели, разговаривали, а вам ведь надо было где-то заниматься. В силу природной своей аккуратности и унаследованных от отца инженерских способностей, Индира прекрасно чертила. Так что в данном случае — в случае черчения, я имею в виду — это она помогала тебе, а не ты ей, чем и обеспечивалась Мамина лояльность, ибо по остальным предметам ты, кажется, был уже впереди, почти наравне с лучшими из лучших — только черчение требовалось немного подтянуть. Вот ты и подтягивал его с помощью Индиры. Из-за крашенной белой масляной краской запертой двери, похожей на школьную, доносился гул застолья, а вы подтягивали черчение — и только бог один ведает, как умудрился ты не остаться из-за этого второстепенного, в общем-то, предмета на второй год. Ведь оставили же Мальчика С Тройной Фамилией из-за какой-то там географии.

За высокой филенчатой дверью текла, следовательно, посторонняя, веселая жизнь, тогда как ты с козлиным упорством пытался овладеть Индирой. Она же с козьим упрямством твердила: нет-нет-нет, что ты, с ума сошел, могут ведь постучать, войти… Словом, запертая дверь никоим образом не выглядела непристойно в глазах взрослых, но воспринималась лишь как естественное желание занимающихся черчением школьников, не отвлекаясь на постороннее, чрезвычайно чисто и качественно начертить заданный учителем чертеж.

На опущенной крышке секретера ослепительно ярко горела настольная лампа, верхний свет, экономии электричества ради, был погашен, испарялась тушь из открытого пузырька, несколько проведенных для отвода глаз линий давно подсохло, образовав разорванный, непонятный, метафизический рисунок — некий геометрический символ герметического искусства, а на диване рядом в таинственной полутьме боролись козел с козлицей, грубый насильник с целомудренной школьницей, распендяй телелюй с соблазнявшей его красавицей.

Твои щеки пылали. Пылали щеки Индиры. Борьба длилась часами, и не было ей конца. Казалось, она одна стала и целью, и содержанием ваших совместных занятий. Предел ей всякий раз клала Индира. Она вдруг резко поднималась с дивана, приводила в порядок свое десу, поправляла платье, устремлялась к трюмо и яростно проводила гребнем по спутавшимся густым волосам, отчего верхняя губа приподнималась, обнажая испорченные, темные зубы и неприятно розовые десны. Выражение ее лица при этом становилось решительным, даже злым, как у приготовившегося к обороне или нападению зверька, так что уже и не понять было, чем вызвано пылание щек и пунцовость губ: любовными ли ласками или досадой на твое телелюйство, на нерешительность твою, нерасторопность и растяпистость. Затем она брала с секретера пузырек с тушью, очень точным, быстрым движением чуть подрагивающей руки наливала маленькую лужицу себе на ладонь, будто толику глицерина, и вытирала, размазывала ее двойным листом, предусмотрительно вырванным из тетради. Все, что требовалось теперь от тебя, это зажечь верхний свет, неслышно отодвинуть защелку, будто дверь и не была заперта, потом отойти в сторону, сесть на стул и углубиться в тщательное дочерчивание чертежа.

Внешне Индира выглядела уже совершенно спокойной. Она бралась за старую, золотистую по краям и стертую до зелени посредине латунную ручку, после чего решительно тянула ее на себя, будто знаменитый ковбой Рэд или Фрэнк — ты, к сожалению, позабыл имя того героя из американского кинобоевика. У него было два кольта, у Рэда Великолепного — два кольта в двух кобурах на широком кожаном поясе, а там, в хижине, за филенчатой дверью, пировали его до зубов вооруженные враги. Их было не менее десяти,

а у Фрэнка, как сказано, было только два кольта, но и они ему пока лишь мешали. Небрежно бросив пистолеты в открытые кобуры, болтающиеся на обтянутом видавшими виды джинсами поджаром заду, Рэд Фрэнк Великолепный расслабленной походкой подошел к белой, как та прекрасная леди, двери хижины с позеленевшей от старости латунной ручкой, резким ударом ноги распахнул ее, и теперь потребовалось какое-то мгновение, чтобы оба кольта вновь оказались у него в руках и в горячей работе. Через несколько секунд все было кончено. Отстрелянные гильзы дымились на полу. Индира независимой походкой шла по проходу между пирующих, комкая испачканный тушью листок в клетку. Ее волосы чуть заметно золотились в проходящем искусственном свете люстры. Она казалась усталой, щеки горели от переутомления, глаза покраснели от долгого, тщательного вычерчивания тонких, жирных, а также полужирных линий. Так что будь даже твои Мама, Дядя Рома и их гости не полными кретинами, то и тогда никто из них не посмел бы бросить на Индиру косой взгляд. Как, впрочем, и на обратном пути ее возвращения в комнату. Только полный пошляк и циник мог узреть в этих совместных занятиях черчением двух школьных друзей что-либо предосудительное. Слава богу, таковых не могло оказаться среди гостей вашего дома.

А дальше? Что было дальше, приятель? Какие предметы в третьей, в четвертой четверти? Какие оценки? Какие знаки внимания Возлюбленной Индире?

Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Согласен. Помнишь, как ходили мы с классом на кондитерскую фабрику?

Что-то припоминаю. Это был, кажется, «Красный Октябрь». Такое кирпичное здание фабричного типа. Старая мануфактура. Кажется, даже петровских времен.

Ты путаешь.

Ну как же? Бывшая фабрика Эйнема. Знаменитое эйнемовское печенье…

Можно подумать, что ты его ел.

Я не в том смысле.

Так будешь слушать? Сам же просил.

Да-да, слушаю.

Ну вот. Приходим мы, значит. Сбились в кучу. Запах такой! Уже в проходной одуряюще пахнет каким-то сиропом, эссенцией, жженым сахаром. Сразу в горле начинает першить от сладкого. Раздают белые халаты. Встряхиваем, примеряем, меняемся. Кому достался большего размера, кому меньшего. Лапа, естественно, запутался в своем халате, надел его задом наперед, никак не может выпутаться. Херувиму, хотя и роста он небольшого, оказались коротки рукава. Все ржут. С нами проводят инструктаж. Мол, вы находитесь на знаменитой кондитерской фабрике, ребята. Все вы, конечно, знаете, что здесь делают кондитерские изделия, работают машины, конвейеры, так что просьба соблюдать чистоту и порядок, дисциплину и строгую дистанцию. Куда не надо, рук, ног, голов не совать… Все опять ржут. Мало кто слушает. И еще говорят, одно условие. На фабрике можете есть нашу продукцию сколько угодно, а с собой уносить нельзя.

Тут Бубнила Кособока, Лапа, Тункан и кое-кто еще стали плотоядно потирать руки, облизываться: мол, мы уж дорвемся, будьте уверены. Всю вашу продукцию мигом слопаем. Тут нас повели, и пришли мы сперва в карамельный цех. Шум, гам, все стучит, колеса вертятся, текут белые, бесцветные, коричневые потоки приторной гущи. Сопровождающая что-то кричит, объясняет, показывает. Автоматы сами конфеты в фантики заворачивают. Завернутые же падают дождем на движущуюся ленту, ссыпаются в короба. Ринулись мы, честно сказать, на эти самые конфеты как саранча, и было даже удивительно, что их непрерывно сыплющийся поток совсем не уменьшился.

Мы ими полные карманы халатов набили, а кто и в брюки умудрился понапихать. Экскурсоводшу, естественно, давно никто не слушал, все сосали конфеты и похвалялись друг перед другом оттопыренными карманами. Кажется, только Индира ограничилась одной конфеткой. Только она, одна-единственная, вникала в премудрости технологии производства карамели высшего качества.

Потом перешли в другой цех, где делали шоколадные конфеты с начинкой. Тут стало ясно, что зря мы набросились на карамель. Потихоньку стали разгружать свои карманы, подсовывать притыренную карамель в разные укромные уголки — под машины, лотки, ползущие металлические ленты. Честно говоря, не совсем даже понятно, как не случилось аварии из-за попадания этих инородных карамелек в ответственные движущиеся части технологической линии. Видно, наша экскурсия была не первой, и надежная защита оборудования от экскурсионных диверсий была предусмотрена заранее, заложена, так сказать, в саму технологию.