В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
«Может, случайная кандидатура? — мелькнула утешительная мысль, но Виген Германович отбросил ее, — Подобных случайностей не бывает. Непременно какую-нибудь свинью подложит Владимир Васильевич. Решил вопрос через два часа после принятия решения. Невиданно. Неслыханно. Еще чай, можно сказать, не остыл. Еще протокол подписать не успели. И ни минуты на размышление!..»
Виген Германович мягко забарабанил по полированной крышке стола, затем снял трубку, набрал трехзначный номер.
— Непышневского!
На другом конце провода почему-то не спросили:
— Одну минуту, Виген Германович, — прожурчал вместо этого вежливый голосок, и уже понеслось куда-то, как по цепи, стремительно тая: «Непышневского! Непышневского! Непышневского-о-о!..»
Продолжая думать о чем-то своем, Виген Германович плечом прижал скользкую трубку к щеке и снова провел раз-другой указательным пальцем по шишечке на тыльной стороне ладони. Шишечка не болела, но мешала. Непривычно, неловко, неприятно было жить с этой неизвестно откуда взявшейся штуковиной.
Мембрана доносила приглушенные голоса, словно за невидимой стеной греческий хор скорбел о судьбе Электры.
— Виген Германович, вы слушаете?
— Да-да.
— Он вышел куда-то.
— Срочно найдите.
Опустив трубку на рычаг, Виген Германович взглянул на часы: 16.32. Вращающееся мягкое кресло под ним едва покачивалось из стороны в сторону, будто кто-то заботливо убаюкивал начальника отдела информации, пытаясь отогнать дурные мысли.
Вошел запыхавшийся Непышневский. Его всклокоченные седые волосы напоминали курящееся над горой облако, которое Виген Германович наблюдал иногда из окна санатория в Пятигорске, где обычно проводил свой отпуск.
— Я в парке работал, Виген Германович. Вы меня звали?
Виген Германович приветливо кивнул.
— Ну конечно. Пожалуйста. В парке так в парке. Вы же теоретик у нас. Человек, можно сказать, свободной профессии… Кстати, о теории. Что собой представляют работы степановской лаборатории?
Это был серьезный разговор, а всякий серьезный разговор Виген Германович начинал издалека.
— По-моему, они занимаются интересным делом.
— Все?
— Что? — не понял Непышневский.
— Все так прямо и занимаются интересным делом? Я имею в виду практическую важность, а также теоретическую направленность.
Непышневский даже растерялся.
— Ну как? Собственно, как обычно бывает? Что-то важно, что-то не очень. Они же разработчики, у них — реальное дело. Им труднее всех. Приходится быть и теоретиком, и практиком, и снабженцем, и администратором. И слесарем, и сантехником. Реально-то работающих людей, вы знаете, мало, а трудностей много. Особенно с согласованиями. В одном-то ведомстве… А уж если в разных… Каждый в свою дуду дует. Я, знаете ли, через это прошел. Бумаг — пропасть. Одни сплошные бумаги. Появляются, подписываются, исчезают куда-то. Еще в мое время это был ужас какой-то, а сейчас, говорят, еще хуже…
— Таганкова знаете? — перебил эту никчемную болтовню Виген Германович, отметив про себя, что
— Таранов? Был такой. Профессор. Вместе с Пал Палычем Скипетровым работал…
— Да не Таранов, а Таганков, — холодно поправил его Виген Германович, ощущая неприятное подергивание в правой части груди и все более внутренне раздражаясь. Неужели все теоретики столь многословны и глупы?
— Такого не знаю, — поджал губы Непышневский.
— Из степановской лаборатории. Младший научный сотрудник.
— Даже не слышал.
— Собираемся принять его в наш отдел.
— Химика? К нам?!
— Вы ведь работаете… Непышневский только тяжело вздохнул.
— Так вот. Нужно собрать о нем самую подробную информацию. Хочу попросить вас. Как нашего ведущего теоретика…
— Нет, — упрямо замотал головой старик. — Не знаю. Не знаком. Вы уж кого-нибудь еще. Помоложе…
Виген Германович не отводил взгляда, а теоретик, напротив, все прятал глаза, опускал голову, отворачивался. Виген Германович смотрел пристально, не мигая. И чем дольше — тем с меньшей симпатией.
— Не хотите? — задал он наконец прямой вопрос.
А теоретик все юлил, не находя места своим глазам и рукам. Такая нечуткость оскорбила Вигена Германовича, который хорошо относился к своим сотрудникам, требуя, однако, взамен доброго отношения и с их стороны. «Зачем я его только в отделе держу? — с досадой подумал он. — Пользы ведь никакой».
— Почаще бывайте на своем рабочем месте, — строго посоветовал начальник отдела. — А то каждый раз приходится искать неизвестно где.
Когда Непышневский ушел, Виген Германович с тоской посмотрел ему вслед. «С молодыми, конечно, работать легче. Что ни говори, пенсионный возраст — это все-таки пенсионный возраст».
Он снял телефонную трубку, снова набрал трехзначный номер, но на этот раз другой.
— Слушаю, — по-военному четко ответили на том конце провода.
— Зайди.
— Сию минуту, Виген Германович.
Опять приходилось прибегать к услугам Праведникова. Праведников, Праведников — везде один Праведников. Незаменимый человек. Если что ответственное, неприятное, щепетильное, так обязательно выручит Никодим Агрикалчевич. Он тебе и контрольный редактор, и на все случаи жизни. Преданный, верный, надежный, опытный сотрудник. Но не может же вся работа в отделе держаться на одном Никодиме Агрикалчевиче. «Кадры нужно готовить, кадры», — размышлял Виген Германович.
В это время в бесшумно приотворившуюся дверь просунулась очень крепкая, до блеска отполированная, загорелая лысина.
— Заходи, Никодим Агрикалчевич. Присаживайся. Как дела? Как там поживают наши вопросы организации и управления? Какие успехи? Какие трудности?
— Работаем, — с готовностью откликнулся контрольный редактор.
«Вот золотой человек, — не переставал восхищаться про себя Виген Германович. — Никогда не ноет. Ничего не просит. Всегда подтянутый, бодрый, жизнерадостный».