В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
В перерыве Инну поздравляли с удачным выступлением. Ее окружили сразу несколько человек. Где-то, в просветах между головами, проплыли сумрачные лица Калерии Николаевны и Альберта. Сергей Сергеевич спустился со сцены. Подошел Андрей Аркадьевич. Тоже поздравлял, целовал руку.
— Вот, прошу любить и жаловать, — преувеличенно любезно, как бы не вполне всерьез, знакомил он с кем-то Инну. — Виталий Евгеньевич — ответственный работник и мой сосед… А это…
— Триэс, — коротко сам представился Сергей Сергеевич.
Андрей Аркадьевич улыбнулся.
— Товарищ из Греции? — поинтересовался Виталий Евгеньевич, услышав столь странную фамилию, критически вглядываясь в невозмутимое лицо иностранца и словно бы что-то припоминая.
Инна едва сдерживалась,
— Виталий Евгеньевич! Виталий Евгеньевич!..
Доцент Казбулатов почти бежал по проходу, отчаянно жестикулируя.
— Извините, Сергей Сергеевич. Извините, Андрей Аркадьевич. Извините, — на всякий случай обратился он также к Инне. — Виталий Евгеньевич, Москва на проводе!
— К сожалению, не успел прослушать доклад. А с вами мы, кажется, где-то встречались. Ну ладно, пошли, — устало бросил Виталий Евгеньевич, легким касанием руки поправляя жесткие завитки волос.
— Не забудьте про приборы!!! — утекал по проходу следом за ним взволнованный голос доцента. — Скажите, что письмо мы напишем…
— Вот так встреча! — присвистнул Триэс. — Его не узнать.
Это невольное напоминание о случайных попутчиках в день их приезда, о прилипчивом весельчаке в синей куртке было почему-то особенно неприятно Инне теперь. Неужели и остальные — вся эта разудалая автобусная компания — тоже находятся где-то здесь, на конференции?
— Вы знакомы? — удивился Андрей Аркадьевич.
— Нет, — сказала Инна.
— Нет, — со своей стороны подтвердил Сергей Сергеевич.
— Тогда попробуйте догадаться, кто это.
— Мэр города?
— Берите выше.
— Последний лауреат Нобелевской премии?
— Представьте, самый важный здесь человек. Осуществляет деловые контакты Приэльбрусья с министерствами и ведомствами страны. Всесильная личность!..
Андрей Аркадьевич смешался с устремившейся к выходу толпой. Его место заняла приземистая фигура Павла Игнатьевича Стружчука.
— Интересно, но фантастично. Готов спорить.
— С кем? — спросил Сергей Сергеевич, вопросительно взглянув на Инну.
— С вами, с вами, — не стал уточнять Павел Игнатьевич и направился к ряду красных откидных кресел, будучи уже уверен, что те двое пойдут за ним. — Кротоны никоим образом нельзя превратить в кетены. Это абсурд.
Сергей Сергеевич заговорил о неожиданных свойствах фосфорсодержащих кротонов, Инна при сем, что называется, присутствовала, а Павел Игнатьевич продолжал недоверчиво хмыкать, провоцируя Сергея Сергеевича на все новые доказательства, заставляя его сообщить не содержавшиеся в докладе Инны данные в пользу такого превращения. Наконец острый интерес Павла Игнатьевича к проблеме угас. Он сделал попытку подняться с кресла.
— Вы не убедили меня, но дали интересную информацию для размышления…
Лукаво сверкнув накатившей старческой слезой, Павел Игнатьевич удалился.
— Его обычный испытанный метод, — усмехнулся Триэс. — Раззадорить собеседника, вызвать на откровенность, выведать новые идеи. Не пройдет и года, как он напечатает об этом статью.
— Что тут смешного? — возмутилась Инна.
— Пускай. Будем считать, что заполучили еще одного пропагандиста кетеновой тематики.
К исходу дня Инна чувствовала себя до того измотанной, будто ее били палками. После вечерних выступлений час отводился на дискуссию по докладам. Необходимо было присутствовать, поскольку кто-то мог затронуть и ее тему. Однако намеченное ледовое побоище не состоялось. Итовки и ионговки, чьи ряды заметно поредели после обеда, без особого энтузиазма сошлись в коротком, чисто символическом поединке. Видно было, что судьба насекомых, грызунов, кошек, собак и обезьян в седьмом часу вечера беспокоит уже не так, как утром, — во всяком случае, куда меньше, чем предстоящая экскурсия к подножью Эльбруса, объявленная во второй половине дня доцентом Казбулатовым.
По другим докладам прений не было, так что Сергей Сергеевич закрыл второе вечернее заседание раньше намеченного часа, в результате чего 4 июля, в
Хотя людей оставалось совсем мало, в зале скопилась духота, и Инне сделалось дурно: закружилась голова, кровь отхлынула от лица, волна дрожи пробежала по отяжелевшему вдруг телу. Будто в потоке невидимых смертоносных лучей, все сжалось и начало отмирать в ней. Схватившись за спинку кресла, чтобы не упасть, она почему-то подумала, что это Дина, жена Сергея Сергеевича, посылает ей свое проклятье. Неверной походкой она дошла до двери и только там, возле открытого окна фойе, понемногу начала приходить в себя.
ГЛАВА XI
1. ВСТРЕЧА
Дина толкает стеклянную дверь столовой. Переступает порог. Вспыхивает на дневном свету ее яркое платье. Красочной и необыкновенной, словно впервые видит ее Гурий в единый краткий миг на зыбкой границе тени и света.
«Зазналась, — думает. — Едва здоровается. Возомнила себя образцом добродетели. Сколько же грехов приходится ей отпускать Сережке? Прохлаждается там сейчас с ее заместительницей. Шило на мыло променял, дурак. Даже имена похожи. Ну и дела! Валерка, балда, тоже четыре раза женился на одинаковых. Свихнулись мужики. Мучаются, страдают, платят алименты. Чего ради?»
Дина достает помаду, зеркальце, обкусывает губы, облизывает, заново красит, бросает помаду и зеркальце в сумку, щелкает замком, но Гурий не видит всего этого, не может видеть: ее уже нет за прозрачным стеклом входной двери.
Солнце скрывается. Гигантская туча, еще не покинувшая пределов Лунина, незримым грузом придавливает к земле все живое.
Далеко разносится дробный стук каблучков. Дина Константиновна идет по асфальтовой дорожке. «Томка, паршивка, — вспоминает она. — За целый месяц только одно письмо», — и ощущает вдруг прилив нежных чувств к дочери, к мужу, и уже готова простить навсегда его трудный характер и скучную, неинтересную жизнь в этом захолустье, частые приступы раздражения, мужнины причуды… Пусть только они долго живут вместе и умрут в один день…
Так думает Дина Константиновна, полагая, что высшее для нее счастье заключено в доме, в семье.
Но в мире устроено так, что человек полагает, а бог располагает. Недалеко от поворота дороги Дину Константиновну ожидает встреча, которой суждено всколыхнуть невнятные тревоги, поставить под сомнение очевидные истины, едва не перевернуть всю ее жизнь.
За сыном покойного академика, а именно его должна была встретить у поворота дороги Дина Константиновна, давно и прочно закрепилась репутация человека в высшей степени странного. Разговоры о том, что членом-корреспондентом он стал лишь благодаря отцовским связям и собственной изворотливости, сочетающейся с обычной у таких людей беспринципностью, со временем поутихли, поскольку Сергей Павлович много лет не принимал участия даже в тех минимально необходимых, жизненно важных учрежденческих играх, коих практически не удается избежать ни одному из занимающих столь высокое положение. Более того, с некоторых пор Скипетров-младший не признавал даже настольных игр. Любая игра, требующая партнеров, вызывала у него самое настоящее физическое отвращение. И хотя Сергею Павловичу едва перевалило за сорок пять, от дел он почти отошел, веселых компаний не посещал, держался особняком. Словно карабкался человек на крутую гору, но сорвался, повис на веревке, да так и остался висеть, никому не нужный. Впрочем, внешние знаки почтения ему продолжали оказывать. Ведь спящий в берлоге медведь мог проснуться в любую минуту — и тогда берегись тот, кто вовремя не оказался предусмотрительным и осторожным. Поэтому каждый играющий в большие институтские игры или собирающийся играть в них постоянно держал Сергея Павловича в поле своего неусыпного внимания.