В парализованном свете. 1979—1984
Шрифт:
— Одно только… — словно прочитал мысли начальства контрольный редактор. — Орленке бы проработать некоторые вопросы. Дней бы на десять в библиотеку его.
— Даю ему три недели, — щедро распорядился Виген Германович.
— Ну что вы… — даже покраснел контрольный редактор.
— К тебе, Никодим Агрикалчевич, встречная просьба.
— Слушаю!
Контрольный редактор даже привстал, весь обратился в слух.
— Таганкова знаешь?
— Это…
— Из отдела Сироты, степановская лаборатория.
— Ну-ну!
— Хотят перевести его к нам в отдел. Собственно, уже перевели. С завтрашнего дня.
— Что за человек? — встрепенулся Никодим Агрикалчевич. — Чья кандидатура?
— Вот и я бы хотел это знать.
— Узнаем, —
Виген Германович взглянул на часы.
— Побывай там завтра же. С самого утра.
На следующий день, 3 июля, Никодим Агрикалчевич вместо того, чтобы идти домой отдыхать после ночного дежурства в Машинном зале, отправился в лабораторию, где работал Таганков. О его примечательном разговоре с Ласточкой и Калединым, в ходе которого, впрочем, мало что прояснилось, читатель уже знает. Отметив про себя все же вызывающее поведение и развязные манеры степановских сотрудников и сопоставив все увиденное и услышанное с упорно циркулировавшими по институту слухами о вредном действии так называемых кетенов на человеческий организм, Никодим Агрикалчевич получил возможность лично убедиться в том, что общественность бьет тревогу не напрасно. Нанюхавшись одуряющих запахов, Никодим Агрикалчевич сам внезапно почувствовал легкое недомогание, но уже, видимо, не от сердца. Всю жизнь, сколько помнил себя, он панически боялся всевозможных опасных влияний, и вот теперь торопился завершить разговор в лаборатории, дабы поскорее отправиться восвояси. Собственно, он спешил лишь доложить о своих соображениях Вигену Германовичу Кирикиасу.
Виген Германович, внимательно выслушав доклад Никодима Агрикалчевича, понял его прежде всего в том смысле, что химики неуважительно отнеслись к представителю отдела информации — причем именно те из них, которые, можно сказать, были всем обязаны отделу, подарившему им идею новой перспективной тематики.
— Химия у них, Виген Германович, действительно вредная, — взволнованно рассказывал контрольный редактор. — Настоящая отрава. Даже у меня в голове что-то сдвинулось. Воздух — жуткий…
— Так-так, — качал головой Виген Германович, едва прикасаясь мягкими подушечками пальцев к зеркально отполированной столешнице. — А что Таганков?
Контрольный редактор только плечами пожал.
— Как будто никаких противопоказаний.
— Ладно, свободен. С вредностью этой лаборатории мы еще разберемся.
ГЛАВА X
НА КОНФЕРЕНЦИИ
Первое, что увидела Инна, проснувшись, было ружье, висящее у нее над головой. Из ванной доносился слабый шум воды. За окном светило яркое солнце, никакого дождя не было и в помине. Она хотела встать, накинуть халат, но ее халата здесь не было да и быть не могло. Весь ужас положения стал очевиден. Сейчас вернется Триэс, им придется вместе спуститься вниз, сказать «доброе утро» Андрею Аркадьевичу, сесть в одну машину. Потом в гостинице она встретит Калерию Николаевну… О, только не это!
Инна торопливо оделась. Где-то за дверью продолжала прыскать, шипеть и плескаться вода. Теперь ее занимала единственная маниакальная мысль: ничего не забыть из своих вещей. Огляделась. Чувствуя себя воровкой, выскользнула из комнаты, на цыпочках спустилась по лестнице и, замирая от страха, направилась в ту сторону, где, ей казалось, был выход.
К счастью, никого не встретила. Побежала по дорожке, но скоро задохнулась. Узкий, прямой, гладко асфальтированный подъездной путь, зажатый с обеих сторон сплошным кустарником, казался бесконечным. Ветки после вчерашнего проливного дождя расправили листья, зелень пахла свежо, небо казалось недосягаемо высоким. Если не считать робкого чириканья в зарослях, было совершенно тихо. Инна плохо представляла себе, как далеко ей придется
Тем временем, вернувшись из ванны, Сергей Сергеевич обнаружил следы торопливого бегства. Почему она не дождалась? Что гонит все время прочь эту ламу, пуму, нежного, трепетного зверька? Никогда так отчетливо, как теперь, не слышал он шуршание песка, перетекающего из «здесь» в «везде», из «сейчас» во «всегда» — этот полузабытый звук, почудившийся ему еще раз лишь однажды, когда в своих химических изысканиях он добрался до чего-то поистине необыкновенного. Видно, любовь была так же греховна, как и лабораторные опыты, ибо то и другое даровало счастливую способность слышать божественный шорох утекающего времени, стесняющий сердце болью сладостной утраты, наполняющий душу предосудительной радостью ничем не стесняемой свободы.
Сергей Сергеевич спустился по винтовой лестнице на первый этаж и здесь, в дверях гостиной, нос к носу столкнулся с Андреем Аркадьевичем. Оба были смущены.
— Вы… когда собираетесь ехать?.. — несколько запинаясь, спросил Андрей Аркадьевич.
— Да, собственно, хоть сейчас.
— Вот и поезжайте, поезжайте. А я, знаете ли, позже… Еще не завтракал.
— Я подожду вас.
— Поезжайте! — категорически заявил Сумм. — Виталий Евгеньевич не станет возражать, если я опять воспользуюсь его машиной. Вы ведь председатель секции, вам необходимо… О чем тут говорить!
— Право, как-то неловко…
— Оставьте, Сергей Сергеевич. Что за церемонии? Я вот сейчас пойду к себе, — зачем-то счел нужным предупредить Андрей Аркадьевич, не глядя ему в глаза, — а потом… скажем, минут через десять… спущусь позавтракать… Так что встретимся на конференции…
В саду перед домом Инны не оказалось. Едва заметная среди разросшейся зелени асфальтовая подъездная дорожка стекала ручьем в нечто похожее на небольшую заводь, где обитали две крутобокие черные лоснящиеся «волги».
— Доброе утро! — поздоровался с шоферами Сергей Сергеевич. — Сегодня я как будто один.
Заурчал мотор. Запахло бензином. Поплыл за окнами зеленый коридор. Ветки кустарника, точно магнитом, притягивало к лобовому стеклу. Вокруг что-то шуршало, хрустело, потрескивало. У поворота на шоссе возникла маленькая, одинокая фигурка.
— Захватим? — обратился Триэс к шоферу и, высунувшись из окна притормозившей машины, спросил: — Девушка, вам далеко?
Инна виновато улыбнулась, покачала головой, словно говоря: «Ну вот такая уж я дура», — и села отдельно на пустовавшее заднее сиденье.
Под козырьком подъезда, на широких ступеньках и на площадке перед гостиницей «Приэльбрусье» стояли, разговаривали, прогуливались делегаты. Эти прогулки и разговоры были чем-то сродни легкой утренней гимнастике. Люди приветливо махали руками, завидев знакомых, кивали, шаркали ножкой, стараясь не упустить случая поздороваться с кем нужно, кому нужно попасться на глаза. И хотя формально до начала заседания еще оставалось время, фактическая работа конференции уже шла вовсю, и многие имели возможность видеть, как из подкатившей новой черной «волги» вылез профессор Степанов, а следом за ним — миловидная девушка со стрижеными каштановыми волосами. И делегат по имени Альберт сейчас же подумал, что это, пожалуй, та самая девушка, которой он накануне хотел показать Эльбрус. И Калерия Николаевна Пони с широко раскрытыми глазами наблюдала за тем, как шикарная черная машина медленно подрулила к подъезду, как распахнулась дверца и показалась коротко стриженная голова невоспитанного профессора, а из задней дверцы, точно птичка из клетки или козочка из загона, выпрыгнула ее соседка по номеру, из-за которой она всю ночь не сомкнула глаз, которую вчера так неосмотрительно пригрела, приблизила к себе и которая оказалась в результате обыкновенной шлюхой — это слово особенно сильно возбудило Калерию Николаевну, всколыхнув все ее существо. «Птичка, козочка», — осуждающе прошептала она и отвернулась, чтобы не здороваться.