В паутине сладкой лжи
Шрифт:
— Серьезно? Такая особенная? Сотканная из облаков и радуги? Что ж ты не выбрал свое сокровище, когда у тебя была такая возможность?!
— Не твое дело. — Глухо прошептал я, подавляя далекие отголоски собственной вины.
— Это мое дело! Мое, черт тебя дери! Эта вся херня, что происходит вокруг — мое дело. И мой разбитый нос тоже мое дело. Ты больной, Андрей! Шизофреник! Посмотри на себя, ты больше не можешь контролировать свои поступки!!!
— Заткнись.
— А то что? Ударишь снова или перейдешь прямо к поножовщине? Я люблю тебя, Воронцов. Очень люблю. Но сейчас ты ведешь себя как придурок и мне за
— Пошел вон, — я глядел в пол, неосознанно избегая его взгляда. — Вон!!!
— Ну ты и влип, Андрюха. Я то уйду, меня просить не надо. И это… не приходи, когда тебе понадобится утереть сопли. Хватит. Я выхожу из игры.
Он сплюнул на пол, оставляя на белоснежном ковре неприглядное красное пятно и, подняв обе ладони вверх, вышел из кабинета. Несколько секунд мы слышали удаляющиеся шаги, пока те не растворились в стенах коридора. И потом все. Тишина, прерываемая ее тяжелым дыханием.
Я закрыл глаза и осел на пол. Замедлиться. Дышать. Не думать. Только что я избил своего друга. За то, что он пытался поцеловать не мою, совершенно чужую, не принадлежащую мне девушку. Как когда-то пытался я, но смог остановится сам.
Гринберг прав и я действительно болен. Безумен. И мое наваждение стояло сейчас в метре от меня, испуганно обхватив себя руками.
— Вы чуть было не убили его. — тихо прошептала Тина.
— Чуть… Я еле остановился. Мог бы зайти и дальше, но тогда было бы поздно.
— Почему? Андрей, почему ты это сделал? — Она никогда раньше не обращалась ко мне на «ты», и в этот раз даже собственное имя в ее устах прозвучало так кротко, так искренне, будто молитва. Я молчал, нервно рассматривая пальцы, испачканные кровью одного из самых близких мне людей. — Почему ты сделал это? Я могла бы справиться с ним. Ведь с тобой когда-то справилась, не помнишь? Или что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку? Испугался за меня? Так напрасно, ты ведь видел, откуда я родом. Или думаешь, до него никто не приставал ко мне? Никто, кроме твоего драгоценного Гринберга не позарился на сиротку? Нет никого, кто мог бы заступиться за меня, так что пришлось учиться выживать самой. Как-то без тебя! — ее голос сорвался на крик. Она ходила из стороны в сторону, отчаянно размахивала руками и пыталась донести до меня что-то отвратительное, не поддающееся моему пониманию.
— Помолчи, Тина. — Я поднялся с поля и оттряхнул пиджак, скорее для того, чтобы занять себя, потому что чище он не стал. И химчистка тут не поможет. — Каждая встреча с тобой стоит мне костюма.
— Так почему ты ударил его? Просто ответь.
— Да потому что… он не имел права! Он не должен был так себя вести, заигрывать с тобой, приглашать на танец, распускать твои волосы. Это все не для него!
— А для кого же тогда? — зло прошептала она, глядя сквозь меня в дверной проем. Я уже давно успокоился, но этот бессмысленный взгляд, этот голос, гулким эхом заблудившийся по коридору, заставил меня прокричать:
— Для меня, Тина! Я должен был танцевать с тобой. И только я могу целовать тебя! Никто другой, Я!
— Вы так говорите, как будто я принадлежу вам. — Она отвернулась и подошла к окну. В два шага я догнал ее, обхватил руками и хорошенько встряхнул, чтобы хоть как-то вбить эту мысль
— А ты и принадлежишь, — то ли хрип, то ли рык разнёсся по всему помещению. — Ты мой ассистент, моя правая рука, мой помощник. Ты моя — Тина! Полностью моя, понимаешь?! Моя!!!
Я не знаю, Барбара, что тогда случилась со мной. Не знаю, о чем думал, вдавливая пальцы в тонкие, болезненно худые плечики. Я порядком напугал тогда ее… должно быть. Честно говоря, я не знаю, что она подумала и что решила для себя. Не знаю, что она чувствовала. Не знаю, что испытывала Лера, стоявшая во время разговора за дверью гребанного кабинета и слышавшее каждое мое гребанное слово. Я ничего не знаю, Барбара. Я просто не знаю…
Глава 11. Замедлиться
В тот день я впервые заметил, что наступило лето.
Календарь показывал август, будильник — четыре утра. Слишком рано для пробежки и слишком поздно, чтобы попытаться снова заснуть.
По дороге в офис я смотрел по сторонам, как школьник, который старается оттянуть время перед первым уроком. От дома до работы почти час на машине. Сорок минут, если измерять время именно в них. Или где-то сотня прохожих, тысяча акаций, высаженных вдоль улиц, миллион оттенков лета. Каждый из которых будто нападал на меня, заскакивал с разбега, разворачивался во всю свою малиновую, бирюзовую, янтарную ширь и расцветал. Желтое солнце, как платье у Тины. Голубое небо, цвета ее водолазки. Сочная и хрусткая трава, один в один зеленый сарафан.
Сорок минут до работы это очень, очень мало.
Миллион оттенков это целая жизнь.
Раньше, Барбара, я жил по часам и только в тот день впервые забыл, что значит время.
На свой этаж поднялся вместе с уборщицей. Она долго качала головой, пока я пытался объяснить, что сегодня совсем не обязательно мыть полы в моем кабинете. И завтра тоже. Полы подождут, а лето может закончиться.
Оказавшись наконец в одиночестве, открыл окно и впустил в свой офис еще пока прохладный, но уже очень сладкий августовский воздух. Он скользнул в комнату и мягкой волной накрыл меня с головой, даря забытое ощущение счастья. Дышать стало легче.
Следующий шаг сделал в состоянии эйфории — это лето полностью пьянило меня. Написал в цветочный магазин и заказал для Кристины огромный букет пионов. Такой бы я купил и Алевтине, если бы не было уверен, что, увидев пушистые как снег бутоны, глупышка не испугается и снова убежит от меня.
Маленькая наивная девочка. Моя Тина.
При мыслях о ней губы непроизвольно расползались в улыбке, и я даже не пытался хоть немного сдержать себя. К черту. Уже тогда, наедине с собой, я стал называть Тину своей, хотя это было немного преждевременно. И глупо.
На самом деле ничего не произошло. И небо не раскололось и океан не пролил свои воды куда-то вглубь Земли после того как я признался Алевтине в своих чувствах.
Она, все такая же серьезная, немного отрешенная, как Кай, которому попала льдинка в сердце, коснулась пальцами моей щеки, едва, совсем ненадолго задерживая руку на губах. Я не ощутил этого прикосновения, но почувствовал жар кожи, и ее аромат, который теперь стал моим.
— Андрей, отвезите меня домой, я очень устала.
Видишь, Барбара, она не сказала, что тоже любит меня, но и не сказала, что ненавидит. А значит, у меня были все шансы завоевать ее.