В первых рядах партера
Шрифт:
Идея изучения природных богатств своего региона была использована мною во время работы в ЦК ВЛКСМ при организации Всесоюзного похода юных геологов. Особенно результативным он оказался в Сибири и на Дальнем Востоке, где в 60-е годы развернулось мощное строительство. Найденные месторождения строительных материалов позволили исключить их завоз из центральных районов.
Первая дальняя поездка нашей семьи на поезде [47] была в Пятигорск в 1937 году. С тех пор много раз бывали на курортах Минеральных Вод.
47
Запахи
О Кисловодске, жемчужине этого края, прекрасно написал Осип Мандельштам: «Разные бывают солнца, но такого, как в Кисловодске, нет, кажется, больше нигде. При высшей жгучести оно не палит, не жжет, а глубоко, насквозь пронизывает тело радостью.
То же и кисловодский воздух… Мало того, что он насыщен всякими там кислородами и озонами; он и тела делает легкими.
Но еще замечательней Нарзан. Сядешь в ванну, и тело моментально покрывается пузырьками, – как бы серебряной чешуей. Струйками со дна поднимаются эти пузырьки, все больше и больше, – вода точно закипает от присутствия в ней человеческого тела.
Да, хорошо в Кисловодске. И летом хорошо главным образом тем, что не жарко. Часто выпадают дожди – моментальные ливни, быстро просыхающие, но после них воздух еще лучше, солнце еще ярче. И весной, и осенью, и зимой хорошо в Кисловодске».
Красота и прохлада этих курортов привлекала бакинцев, бежавших туда от невыносимой жары. В альбомах старших сородичей можно увидеть десятки фотографий о пребывании на водах.
В августе 2010 года ностальгия потянула меня в любимый Кисловодск. Лучше бы я туда не ездил. Знаменитый курортный парк был замусорен. Разбиты дорожки маршрутов ходьбы. Молчала музыкальная раковина. Не было прежней нарядно одетой публики. Исчезли умиротворенность, красота уникальной природы. Из самого большого в Европе парка отторгнуты немалые земли под уродливые строения.
Говорят, что возвращаться – плохая примета.
Возможно, по этой причине пока не хочется возвращаться в Баку. Ведь там почти не осталось духовно близких мне людей – кто-то эмигрировал, кто-то вознесся на небо, кто-то стал иным до неузнаваемости…
Мою любовь к Азербайджану не поколебали злые годы, никакие потрясения. Радуюсь его успехам, огорчаюсь неудачам и потерям. Есть классическая формула: «Невозможно изменить своей нации. Изменить можно правительству».
Проживший многие годы вне России, писатель В. Набоков пояснял: «Моя голова говорит по-английски, а сердце – по-русски».
В моем случае это звучит так: «Моя голова говорит по-русски, а сердце – по-азербайджански».
Останется навеки черным проклятый сорок первый год
Сообщение о вероломном нападении Германии возвестило и об окончании беззаботного детства. Людей охватила тревога. Было робкое молчание. Это не было похоже на то, как в августе 1914 года при объявлении войны играли оркестры, звонили
Война – самое страшное, что может произойти. Ненавижу ее, считаю величайшим бедствием. Вспоминается картина Верещагина «Апофеоз войны» – пирамида из человеческих черепов на фоне пустыни.
23 февраля 1942 года папу призвали в действующую армию, и он оказался на северо-западе Грузии – в Самтреди. Навсегда запомнил название этого города.
Сколько за годы войны было пережито, сколько страшного увидено детскими глазами. Эти впечатления серьезно сказались на моем характере, мировоззрении.
Царили тревога и неопределенность. Частыми во дворе стали занятия по противовоздушной обороне. Обучали и тому, как вести себя при химической атаке. Взрослые надевали противогазы. Появлялись носилки, на которых «санитары» уносили «пострадавших», роль которых любили исполнять дети. Заклеили окна полосками бумаги крест-накрест, чтобы укрепить стекла от взрывной волны.
Заметно изменился характер детских игр и игрушек. Верхом совершенства было что-то похожее на ручной пулемет. Школьники участвовали в сборе металлолома и бутылок, которые заполнялись зажигательной смесью.
На железнодорожном вокзале и в морском порту толпились беженцы из Белоруссии, Украины, Северного Кавказа… Они оседали в Азербайджане или следовали по Каспию в Среднюю Азию.
Баку стал одним из крупных центров госпитализации. Через него прошло до полумиллиона раненых. В школе на нашей улице Красноармейской (ныне Самеда Вургуна) разместился госпиталь. Там был на излечении сын полка подросток Вася, раненный в лицо. Он был любимцем жителей близлежащих домов. Сестра Раиля вместе с подружками часто бегала в госпиталь – читали раненым стихи, танцевали, пели, дарили предметы рукоделия, помогали медсестрам… Композитор Мурад Кажлаев вспоминал, как он тринадцатилетним со своими друзьями исполнял для них популярные мелодии из кинофильмов.
Запомнился налет фашистов на Баку. Выполнялась директива Верховного Главнокомандующего вермахта № 45 от 23 июля 1942 года: «Предусмотреть выделение достаточных сил авиации для взаимодействия в наступлении через Грозный на Баку».
В середине дня завыли сирены воздушной тревоги. Застучали зенитные орудия. Мама была на работе. Я закрыл ставни, пододвинул обеденный стол к подоконнику, загнал сестричек под него и прикрыл их собой. Вот такой «самоотверженный» поступок. Тогда сбили немецкий самолет. Его обломки выставили на обозрение.
Прошел через очереди за хлебом, на мою ладошку химическим карандашом ставили номер. Запомнил и трагедию, которую испытал, потеряв в начале месяца хлебные карточки семьи. У меня хранятся талоны на хлеб за декабрь 1947 года, поскольку именно тогда отменили карточную систему: папе полагалась норма рабочего – 700 грамм в день; маме, иждивенке, – 250 грамм; мне, студенту, – 500 грамм; сестрам – детская норма – по 300 грамм. Всего на семью – 2050 грамм. Причем это уже были нормы, превышавшие цифры военных лет.
Мама стала работать прачкой на заводе, где директором был дядя Джалил. Я боготворил его, часто бывал на заводе, вместе с ним обходил цеха. Особенно нравилось наблюдать за разливкой стали из мартеновской печи – завораживающая картина. Из нее готовили корпуса авиационных бомб. В кабинете дяди в рамке висела благодарность Верховного Главнокомандующего И. Сталина.
Часто после уроков ездил на завод, чтобы помочь маме нести домой тяжеленные ведра суррогатного мыла для стирки рабочих спецовок. Обедал с дядей в рабочей столовке. Нередко мне перепадали булочки и пирожки, которыми угощала дальняя родственница Малахат Алиева, директор небольшого магазина (в последующем заместитель министра торговли).