В пещерах мурозавра
Шрифт:
– Ой! Так и у нас ведь тоже муравьев нет! Может, пожар будет?
И побежала к Бабоныке рассказывать, что в доме пропали муравьи и, значит, будет, может, смерть, а может, пожар - большой пожар!
Бабоныко выслушала презрительно и даже плечами пожала:
– Господи, какие темные люди! Сколько суеверий, только удивляться приходится!
– Приоткрыла дверь в комнату Тихой и сказала: - Ничего вы не больны, хватит выдумывать! Все это суеверия, одни суеверия. Перестаньте забивать себе голову, а то впрямь сдуру помрете.
Но бабушка Тихая вроде и
– Возьми одр твой и иди... к тебе взываю на смертном одре...
– Чего это она об ордере?
– спросила Бабоныку Нюня.
– Да не об ордере она вовсе, а так... о суевериях своих!
– тоже сердито сказала Бабоныко и ушла к себе.
– Это ж надо, - весь день удивлялась потом она, - это ж надо, какие темные люди!.. Столько лет живем в двадцатом веке, и все темнота, все темнота!.. Постыдились бы...
А из комнаты Тихой неслись и неслись мудреные причитания, и очень это действовало на нервы. И еще действовало, что муравьев и правда не было. Всегда были, а тут вдруг исчезли. К вечеру даже Бабоныко не вытерпела, послала Нюню посмотреть на кухню, есть где-нибудь муравьи или нет.
Муравьев нигде не было.
Глава 16
Нашествие
Зато через три дня муравьи повалили, как будто их сгоняли в дом отовсюду.
С утра это еще не было так заметно. Играя, Нюня то и дело стряхивала с кукол муравьев, и со своих ног тоже стряхивала, словно она сидела в лесу недалеко от муравьиной кучи. Многовато было муравьев, но все-таки терпимо.
А днем они уже кишмя кишели. Бабушка Тихая давила их сапогом на полу и скалкой на столе - так, словно раскатывала тесто. А давно ли она ласково называла их муравликами и волновалась, почему они пропали. Муравьи всё валили и валили откуда-то и всюду рыскали, неизвестно что выискивая. Даже самые бесстрашные куклы стали пугаться.
Из гардероба донесся голос Бабоныки:
– Анюня, они лазят по платьям. Зачем это?
– Может, им нравятся твои духи, баба Ны... бабонька.
Бабоныко тут же высунулась из гардероба:
– О, милая, духи для настоящей женщины - это все. Духи и обувь! Может быть, ты думаешь, духи - это просто приятный запах? Некоторые люди, не будем их называть, даже и этого не думают. "Воняеть" - другого слова у них нет. Анюня, духи - это дольше, чем платье. Скажи мне, какие твои духи, и я скажу, кто ты.
– А кто?
– заинтересовалась Нюня.
– Ну, ты еще никто.
– И бабушка Тихая тоже никто, да?
– Анюнечка, даже Ольга Сергеевна, очаровательная женщина, не понимает в духах. Я скромная пенсионерка, но я бы и то не устроила такой путаницы, как Ольга Сергеевна. Она шатенка - ты согласна со мной?
– и у нее гениальный сын. А чем она душится? Она душится, как жгучая брюнетка, которая торгует овощами на базаре. И не какими-нибудь, а капустой!
Бабоныко снова сунулась в гардероб, и хотя она пробыла там не больше секунды, выглянула оттуда словно другая женщина - которая ничего не знает и ни в чем не уверена:
– Анюнечка, у меня нервы сдают... Это ужас,
– Может, они решили в твоих платьях сделать муравейник?
– Му-ра-вей-ник? Но так же нельзя!
– Бабоныко чуть не плакала.
– Я же должна носить платья. Что-то надо предпринимать! У меня крепдешин... Что делать? Анюня, вас же учат всяким таким вещам. Что можно сделать?
– Залить все платья керосином, - сказала, подумав, Нюня.
– Керосином? Но как же я их потом носить буду? Они же могут вылинять!
– А можно еще сжечь дом, - с воодушевлением сказала Нюня, вспомнив рассказы Фимы о том, как покидают деревни, спасаясь от муравьев, несчастные люди.
– Сжечь? Как же так?!
– заволновалась Бабоныко.
– А жить мы где будем? И потом это же не наш дом, а государственный.
Она вылезла из гардероба, подумала и пошла к Тихой, и Нюня тоже пошла с нею.
Они постучали в дверь к бабушке Тихой, но ответа не услышали. Что ж, ничего удивительного в этом не было. Тихая частенько не считала нужным отвечать на вопросы или на стук. Но они толкнули дверь, и она оказалась незапертой, а это уже было удивительно: бабушка Тихая всегда запиралась. В приоткрывшуюся дверь они увидели Тихую, которая сидела на кровати, подобрав ноги, как путешественник на плоту. Тихая видела, что они приоткрыли дверь и смотрят на нее, но ничего не сказала. Ничего она не сказала и тогда, когда они шире открыли дверь и вошли в комнату.
Четыре ножки кровати, на которой сидела бабушка Тихая, были поставлены: в ведро с водой, в шайку с водой, в миску с водой и в кружку с водой. Теперь они увидели, что Тихая на них и не смотрит, а смотрит то на ножки своей кровати, помещенные в посудины с водой, то на половики, по которым шныряют целыми полчищами муравьи.
Видно, это зрелище ей совсем не нравилось, потому что она вдруг соскочила с кровати и начала энергично повязывать косынку.
– Вы хотите заявить в милицию?
– робко спросила Бабоныко.
– А што ж? Дойду и до милиции, если словлю Ехвимку, - загадочно сказала Тихая и поглядела на Нюню, словно говоря: "Беги, докладывай своему дружку".
– А при чем здесь Фима?!
– удивилась бабушка Матильда.
– При том - при чем!
– непонятно, но энергично сказала Тихая.
– Пойду на саму пидстанцию.
– На саму... на санэпидстанцию!
– догадалась Бабоныко.
– А нет, так и до прокурора дойду!
– отрезала Тихая, вытолкала их из комнаты и навесила на дверь замок.
– Фима, а Фима!
– окликнула Нюня, когда Тихая ушла, и, хотя он не отвечал, сказала: - Фима, знаешь что? Бабушка Тихая ушла на саму... на санэпидстанцию... из-за муравьев... что они везде ползают... У нее кровать в тазах и кастрюлях с водой стоит, могла бы и спать спокойно, так нет, побежала. И слышишь, Фима, она сказала, что "как поймаю Ехвимку, в милицию заявлю..." Она, не смотри, что старенькая, она быстро бегает...
Прошла секунда или две, и Фима вдруг ответил нежным своим голосом: