В плену королевских пристрастий
Шрифт:
— Вот и помолись там и попробуй свою любовь до Господа донести.
— Из подвала?
— А не все ли равно откуда? Господь везде и все слышит.
— Меня не слышит…
— Это почему же ты решила, что не слышит?
— Я просила его, что б забрали меня отсюда, так просила… так просила… но он не слышит меня.
— Глупенькая моя. Это не он должен выполнять твои желания, а ты исполнять Волю Его. Вот пройдет время, тогда может и поймешь, что то, через что ты прошла, да роптала, что не о том молилась, окажется, было
— Алиночка, ты думаешь, если я попытаюсь любовь свою из подвала к нему донести, мне там легче станет?
— Обязательно станет, ласточка моя…
— Матушка, да скажите Вы ей, чтоб перестала Вас по имени звать, ведь накажут ее за это. Как пить дать накажут, — вмешалась Мария, — За непочтительное даже упоминание о родителях и то наказывают, а уж за такое тем более накажут.
— Мария, ну что ты все цепляешься… ты прям, как все они стала, — раздраженно проговорила Луиза.
— Луиза, Мария права: не стоит тут так обращаться ко мне… Здесь монастырь, и тем, кто здесь живет, необходимо соблюдать и его устав и правила. Раз я по закону твоя мать, не сочти за труд, здесь называть меня именно так.
— Хорошо, матушка, — Луиза глубоко вздохнула, — буду называть так…
— Вот и умница, дочка, — Алина улыбнулась.
В это время к ним подошла сестра Бернардина:
— Служба скоро, Ваша Светлость, Вы должны покинуть монастырь.
— Я, конечно же, отпущу дочерей на службу, но я не покину монастырь, пока не переговорю с настоятельницей.
— Тогда Вам придется ждать конца службы.
— Я подожду, — герцогиня встала.
— Хорошо, — кивнула сестра Бернардина и пристально посмотрела на девочек, — Пойдемте.
Алина перекрестила дочерей: — Идите с Богом, мои хорошие. Я постараюсь еще приехать к вам.
— До свидания матушка, — проговорили обе, и сестра Бернардина увела их.
Как только они ушли, герцогиня вновь опустилась на колени перед распятьем и стала горячо молиться. Она совсем потеряла счет времени и очень удивилась, когда услышала рядом голос:
— Вы хотели переговорить со мной?
Алина медленно поднялась и обернулась. Рядом с ней стояла высокая и стройная монахиня средних лет с достаточно грубыми чертами лица и очень пронзительным и жестким взглядом.
— Да, матушка, хотела, — чуть склонила голову Алина.
— Не Вам так называть меня, — строго прервала ее она.
— Как же обращаться к Вам позволите? — на губах Алины появилась лукавая улыбка.
— Ваше святейшество игуменья, — холодно проронила та.
— Ваше святейшество игуменья, я очень прошу Вас изменить меру наказания для моей младшей дочери. Я понимаю, она провинилась и вела себя неподобающим образом. Но она ребенок. И я категорически возражаю как против ее телесных наказаний, так и против того, чтобы ее держали в подвале.
— Как же Вы предлагаете ее наказывать?
— Лишите
— Здесь не бывает развлечений, а Библию на коленях она читает и так. Еще есть предложения?
— Она ребенок, а Вы обращаетесь с ней словно с преступницей.
— Ваш супруг знал условия содержания в монастыре, делать для Вашей дочери исключения я не намерена.
— Сделаете. Вам передали приказ короля о том, что я имею право определять условия содержания здесь моих дочерей. И я их определю! Девочек не будут ни бить, ни сажать в подвал!
— Вы собственными руками роете им могилу! Мало того, что сами по уши в дерьме, еще дочерей в такое же дерьмо затащить хотите? У них есть шанс, души свои спасти, а Вы хотите его у них отнять. Злитесь, что у Вас такого нет и их за собой потащить ад пытаетесь?
— Шанс спасти душу есть у всех. Даже разбойник, к кресту пригвожденный, имел его. А потом насильно, с помощью наказаний в рай не ведут. Туда осознанно стремиться надо.
— Наказание необходимо, чтоб это осознание наступило, чтоб человек путь к спасению увидел и пошел по нему.
— Плох тот наставник, который бессилен другими способами, путь к спасению указать… Спаситель насильно за собой не вел никого… он лишь проповедовал…
— Проповедь нужна тем, кто в состоянии слышать, Мария именно такая, и ее не наказывают. А вот Луиза не из таких, и если Вы запретите наказывать ее, Вы обречете ее душу на погибель!
Алина глубоко вздохнула, посмотрела игуменье прямо в глаза и очень тихо проговорила, — Зару убило не то, что она была капризна, непослушна и взбалмошна, а то, что ты подпилила доски.
— Что? Что ты сказала?
— Сказала, что ты всю жизнь каешься не в том… Ты каешься в том, что не уследила за ней, а должна в том, что подстроила ей это… Подумай об этом на досуге, возможно тогда вместо страха перед Господом, наконец, любовь его ощутишь. Он ведь любит тебя… любит несмотря ни на что…
— Да как ты смеешь говорить мне такое?
— Смею, раз говорю. Не смела бы — молчала.
Игуменья долго смотрела на нее, а потом тихо прошептала:
— Она не должна была утонуть… она должна была лишь вымокнуть и напугаться… Я запрещала ей туда лезть, и она должна была понять, что это опасно, но не утонуть.
— Однако, утонула, стукнувшись головой о доску и потеряв сознание. Ты вытащила ее слишком поздно. Правда, в результате для тебя все получилось великолепно: родители казнили себя за то, что потакали ей всегда, признали твою правоту, что надо было наказывать ее, как тебя когда-то, а не нянчиться с красивой малышкой… Жалели тебя, что переживаешь ты тоже, отдавали должное твоим героическим попыткам спасти ее. И как результат ты получила над ними полную власть. Не кажется тебе, что со всеми остальными ты до сих пор продолжаешь пилить доски?