В плену отражения
Шрифт:
И вдруг все кончилось. Тело залила болезненная слабость, такая, что задрожали колени, и я сползла по стволу на землю. В ушах звенело, все вокруг плыло. Боль — везде, в каждой клеточке, тяжелая, вязкая, как глина. Я отпустила Мартина на волю. Пошатываясь, он добрел до плаща и лег на него рядом с Маргарет.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Тони спросил:
— Что это было?
— Не представляю, — простонала я. — Кошмар, вот что это было.
— Я уже думал, что больше не выдержу. Мне было все равно: кто ты, кто я.
— Мне тоже. Только одно остановило. Я не могла так поступить с тобой. Если бы мы это
— Спасибо, Света! — Тони сжал мою руку. — Рожать… Так вот в чем дело! Это Отражение! Ты замечала, что какие-то вещи нам было делать легче, какие-то труднее?
— Да, конечно, — кивнула я. — Труднее всего было удерживать их от секса. Но не до такой же степени.
— Чем большая починка требовалась Отражению в результате наших действий… или недействий, тем сильнее оно сопротивлялось. Через их тела. А теперь представь, какой грандиозный ремонт ему предстоит из-за того, что Маргарет не забеременела. Не родится ее сын, потом ее внуки — ну и так далее. Не представляю даже, как нам удалось с этим справиться.
— Удалось, да… — проворчала я, морщась от боли. — У меня в гульфике железобетон и стекловата.
— Теперь ты понимаешь, что я чувствовал, когда ты продинамила меня в первый день? Когда мы уже шли ко мне?
— Не преувеличивай, пожалуйста, — хмыкнула я. — Такого ты не мог чувствовать.
— А знаешь, — Тони посмотрел на меня и улыбнулся, — я хотел бы испытать это еще раз. То, что было сейчас. Но только в другом месте и в другое время. А ты?
Я почувствовала, что неудержимо краснею — как в день нашего знакомства.
На следующий день, рано утром, Мартин уезжал. Его гнедой жеребец, оседланный, с притороченными к седлу сумками, стоял у конюшни. Проверив на дорожку копыта, он сел в седло. Тони на глазах у ничего не замечающего конюха вывел из стойла рыжую Полли и быстро оседлал.
— Провожу тебя до Стэмфорда, — сказал он.
Ехали молча. Мне было проще, Мартина к чему-то принуждать не приходилось, но я видела, насколько тяжело Тони держаться в седле. Мы уже решили, что для поездки в Рэтби используем крытую повозку — гордость Хьюго. Будем меняться — один правит, другой отдыхает внутри. Хотя, конечно, отдыхом назвать это будет сложно. Но сейчас думать об этом не хотелось.
— Жду тебя двадцать восьмого октября, утром, — еще раз повторил Тони, когда мы подъехали к городу. — И прошу тебя, будь осторожна. Если вдруг что-то случится, и ты не успеешь, встретимся через год у сестры Констанс, поняла?
— Да, Тони. Не хочу прощаться. Люблю тебя!
— И я тебя…
Он подъехал вплотную, наклонился, неловко поцеловал меня в щеку и ускакал, не оглядываясь.
— Ну ладно, Марти, — сказала я, когда стук копыт стих за поворотом, — валяй, делай то, что должен, и будь что будет.
Он пустил коня шагом, но проехал недалеко — до ближайшей таверны, где заказал плотный завтрак и поинтересовался у хозяина, не сдает ли кто-нибудь поблизости комнату. Расправившись с едой, Мартин отправился на соседнюю улицу. Пожилая вдова с радостью сдала ему каморку на втором этаже, больше похожую на голубятню.
В комнатке с окном, выходящим на крышу, помещалась только узкая кровать, низкий комод, служивший заодно столом, и колченогий стул.
— Могу готовить еду — за отдельную плату, — сказала мистрис Бигль. — Постельное белье — тоже за отдельную плату.
Мартин кивнул, заплатил за неделю вперед, все остальное попросил записывать в ежедневный счет. Похоже, он намеревался обосноваться здесь надолго. Все это меня изрядно заинтриговало. Он вообще собирается в Германию — или как?
Как только за вдовой закрылась дверь, Мартин упал на кровать и проспал весь день до самого вечера. После вчерашнего урагана тело ломило сильнее обычного, и я была рада этой передышке. Мысли текли лениво и неспешно. Думала я, разумеется, о Тони, по которому уже начала скучать. И о Мэгги, по которой скучала постоянно. Иногда — о Люське и Питере, о том, что происходит сейчас Скайхилле — в настоящем и в отраженном.
Маргарет уже заперлась в своей комнате и рыдает. Этим же она будет заниматься все ближайшие дни, а потом… Я хихикнула. Потом у нее начнется токсикоз. Ну, не совсем, конечно, токсикоз, раз беременности не случилось, но вот повисеть каждое утро вниз головой над помойным ведром точно придется. И с критическими днями предстоит разбираться самостоятельно, без помощи Элис.
Странно, подумала я, в первые дни мне никак не удавалось осознать, что Маргарет вдруг стала телесной оболочкой Тони. Я постоянно себе об этом напоминала. А потом постепенно привыкла. Что, если в конце концов я отвыкну от его настоящего облика? И что все-таки будет, если нам не удастся вернуться домой и мы останемся в Отражении? Может быть, в конце концов я настолько свыкнусь с телом Мартина, что по-настоящему начну ощущать себя мужчиной — со всеми мужскими желаниями и потребностями?
Солнце уже садилось, когда Мартин наконец проснулся. Потянувшись, он подошел к окну и посмотрел вниз. Улица была узкой и кривой, вторые этажи домов нависали над первыми. Если выбраться на крышу, легко можно перескочить на противоположную. Чуть поодаль была видна высокая церковь — я узнала ее очертания. Церковь святого Мартина, мимо которой мы проходили с Тони во время первой прогулки по Стэмфорду. Забавное совпадение.
Колокола звонили к вечерней службе, Мартин благоговейно перекрестился, и это меня удивило: прежде он никогда не демонстрировал своей религиозности. Впрочем, принадлежность к лютеранству могла быть небезопасной даже для иностранца. Что касается Маргарет, она вместе со всей семьей ездила в деревенскую церковь на воскресные и праздничные мессы и молилась на ночь в своей комнате, но, подозреваю, делала это больше по сохранившейся с детства привычке, чем по внутренней потребности.
Накинув плащ, Мартин пешком отправился в ту же таверну, в которой утром завтракал. Только сейчас до меня дошло, что этот тот самый паб, где мы с Тони пило пиво. Правда, за прошедшие столетия у дома появились всякие надстройки и пристройки, да и внутри все выглядело иначе. Так что Тони ошибался: хотя кабачок и находился в том же самом месте, что и в XVI веке, но аутентичным его назвать можно было едва ли.
Усевшись за стол в углу, Мартин потребовал эля и надолго задумался. Вокруг шумели разгоряченные выпивкой гуляки, но он не замечал ничего и никого. До тех пор, пока к нему не подсела грубо размалеванная, не первой свежести женщина, лиф платья которой был вырезан так низко, что грудь норовила вывалиться при каждом движении.