В плену снов
Шрифт:
– Вот и Ники в один прекрасный день скажет так про нас с тобой.
– Да уж наверняка скажет.
– И это тебя не беспокоит?
Он пожал плечами:
– Нет.
Она снова поцеловала его в щеку.
– Ну, я пойду и расскажу Ники сказку.
Сэм вышла из комнаты, закрыла за собой дверь, высморкалась и вытерла слезы. Медленно поднялась по лестнице, возвращаясь в мыслях к сказочке про человека, который убил дракона, а дракон взял да и ожил, только на этот раз превратился в двух драконов, и человек убил их обоих, а потом они превратились уже
12
– Уби-уби, джуби-джуби! Ну и кто же здесь гадкая девочка?
Сэм внимательно рассматривала ширму, украшенную гирляндами пакетиков с леденцами. Панч, с огромным крючковатым носом, вертелся туда-сюда в остроконечной шапочке, постукивая полицейской дубинкой по крохотной сцене, пронзительно вереща при этом:
– Гадкая, гадкая, гадкая, гадкая. Кто же здесь гадкая девочка, а?
Кто-то из детей крикнул:
– Мама Ники, вот кто!
Панч важно раскачивался всем туловищем вверх-вниз, повторяя самому себе:
– Хм, мама Ники гадкая, вот как? Мама Ники гадкая, правда? Ну, сейчас мы разберемся, разберемся, да?
– Да! – завопил хор голосов.
– Уби-уби, джуби-джуби, так кто же у нас гадкая девочка?
Он еще немного повертелся и вдруг пристально посмотрел прямо на Сэм, наклоняясь вперед и сгибая и разгибая в ее сторону указательный палец. Очень длинный палец, несоразмерный величине куклы. Сэм почувствовала, как в ней нарастает тревога.
– Уби-уби, джуби-джуби, – повторял он снова и снова, сгибая и разгибая свой ужасный палец, наклоняясь все ближе и ближе к ней. Детишки внезапно притихли, ощущая, что происходит что-то необычное. – Я думаю, ее следует наказать. Вы согласны, ребятишки?
– Да!
Панч стоял прямо и снова постукивал по сцене своей дубинкой.
– Кто же это придумал, что она летела на каком-то самолете? – Он так и закудахтал от смеха.
Сэм стало больно от гнева и изумления.
– Гадкая! Гадкая! Гадкая!
Дубинка опустилась вниз. Бах-бах-бах. Еще сильнее, на этот раз с настоящей угрозой.
– Так кого нам придется наказать?
– Маму Ники! – проорал хор.
Прекратите. Немедленно прекратите. Да уберите же его оттуда! Он с ума сошел.
– Мы можем поколотить ее дубинкой! – заверещал он, а потом нырнул вниз и скрылся из вида. – Или мы можем…
Он появился снова.
Но теперь на нем был черный капюшон с узкими прорезями. Сэм хотела было попятиться назад, попыталась оттолкнуться на ковре, но застряла в чем-то твердом, нет, в мягком… «Диван», – сообразила она.
Она видела его губы, улыбающиеся в прорези капюшона. Но вот он моргнул, и его левое глазное яблоко вылетело наружу, ударилось об пол и покатилось по ковру, потом по голым доскам пола, подпрыгивая, дребезжа все громче, и катилось все дальше, грохоча теперь, словно пушечное ядро.
Детишки просто визжали от смеха.
Панч приподнял что-то сверкнувшее металлическим блеском над краем сцены. Она вздрогнула. Дробовик.
Он
– Нет! – закричала она что было сил.
Она увидела струю пламени, вылетевшую из дула, и ощутила острый ожог на щеке.
Пламя погасло, и на мгновение ее накрыла темнота, липкая, густая чернота, которая давила ей на глаза, на уши, набивалась в рот. И вот над ней появился ряд красных цифр, она зажмурилась от их яркого света.
0415.
Темнота понемногу окрашивалась красным, кровоточащим светом, словно пронизывающим ее. Она услышала рядом с собой громкий храп, булькающие звуки, перемежающиеся всхрапами, и вдруг голос Ричарда произнес:
– Морская вода…
Она почувствовала прохладный ветерок. «Сон, – подумала она. – Просто сон».
0416.
Свет излучали эти часы, он словно капал из них, как капли крови в ванну. Она снова услышала голос Ричарда:
– Что это было-то, черт подери?
Она услышала, как его рука скользит по постели, потом что-то вдруг громко звякнуло, потом раздался всплеск пролитой воды и опять голос Ричарда: «Дерьмо». Раздался щелчок, и зажегся свет, на мгновение ослепивший ее.
– О господи, – сказал он.
Ричард пристально смотрел вверх, на потолок. По нему во всех направлениях разбегались темные, как вены на руке старухи, трещины.
Будто стекло, пробитое пулей. Сэм задрожала. Прямо над ее головой отвалился небольшой, но увесистый кусок штукатурки. Ее щека чертовски болела. Она осторожно прикоснулась к лицу и почувствовала пальцами твердую штукатурную крошку.
Ричард в испуге выпрыгнул из постели:
– Этот чертов дом оседает. Лучше убраться отсюда.
Он с усилием натянул свой халат, она также выбралась из постели и тоже накинула халат. Потолок, казалось, двигался, дышал, проседал и трещал еще сильнее, когда она смотрела на него. Теперь он походил на яичную скорлупу – словно уронили яйцо, сваренное вкрутую, и вся скорлупа потрескалась.
– Все из-за воды, которая просочилась внутрь после этого проклятого урагана, – сказал Ричард, когда она вышла за ним в коридор. – В сопроводительной к договору указано, что крыша протекла и чердак над нашей спальней отсырел. Когда включили отопление, он стал просыхать и стропила искривились.
Они пробежали по коридору и проверили комнату Ники, а потом комнату Хэлен. Входили, щелкали выключателями и говорили: «Все в порядке, все в порядке», потом снова щелкали выключателями и закрывали двери.
– А в их комнатах безопасно, Ричард?
– Ну, там все нормально. Больше всего крыша продырявлена над нашей комнатой… у нас там, наверное, хуже всего.
В комнатах для гостей потолки пока целы. Они принесли в гостиную простыни, одеяла и устроили себе импровизированные постели на двух диванах. Ричард растопил как следует камин, добавив побольше поленьев, а она, уютно устроившись на диване, прислушивалась, как успокаивается ее сердце. Сэм смотрела на скачущие языки пламени, которые медленно спадали и затухали. За окном начинался рассвет.