В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь

Сойта Марина

Регулирование переполняющих нас чувств: диссоциация, селфхарм, фрагментация памяти, переедание и последующее очищение, ритуалы, употребление алкоголя и наркотиков, компульсивные действия разного характера, дереализация, интеллектуализация, телесное онемение, быстрые смены настроения, импульсивность.

Защита от физической опасности: гипербдительность, бессонница, ночные кошмары, флешбэки, тревога, изоляция, агрессия.

Сохранение чувства контроля: голодание, ритуалы, гнев, насилие, доминирование в отношениях.

Поиск привязанности: идеализация, использование своей

сексуальности, навязчивый поиск заботы и определенных эмоциональных реакций от других людей, угождение.

Защита от потери привязанности, боли и покинутости: избегание близости, недоверие, подчинение, угождение, замалчивание, наказание себя, дозволение насилия в отношениях, уступчивость.

Сохранение идентичности, самооценки и самоценности: ощущение своей грандиозности, перфекционизм, враждебность, доминирование, высокомерие и надменность, агрессия.

Сохранение места в социальной группе: борьба за власть, конкуренция или же замалчивание себя, обвинения себя.

Удовлетворение эмоциональных потребностей, самоуспокоение: селфхарм, раскачивания, переедание, употребление алкоголя или наркотиков, компульсивное сексуальное поведение.

Коммуникация о пережитом стрессе, провокация заботы: селфхарм, необычные убеждения, слышание голосов, голодание.

Поиск смысла и цели: трудоголизм, необычные убеждения, чрезмерно приподнятое настроение.

С подросткового возраста отношения влекли меня, были центром притяжения моего мира, в своем воображении я проживала множество жизней, и все эти жизни были связаны с другими людьми. Уточню: я не стремилась в романтические отношения, в брак, в быт, в семью, в подростковой интерпретации – я не хотела ходить за ручки и объявлять нас парой. Нет; это было мне чуждо. Я стремилась быть связанной, но не привязанной – привязанность провоцировала во мне дрожь отвержения. Я хотела касаться мира другого человека. Я хотела быть частью его мыслей, его переживаний, его мечтаний. Я хотела что-то значить для него. Я хотела чувствовать себя ценной, но ни в коем случае не зависеть от кого-то, кроме себя.

Однажды мой одноклассник по-подростковому пафосно сказал мне: «Если я признаюсь тебе в любви, ты скажешь – зачем мне раб», и он был прав. Взаимные обязательства вызывали во мне отторжение и скуку; обязательств с меня хватало в родительском доме. Привязанность действительно выглядела для меня как рабство.

Мне нравилось стремиться к ней – и так же сильно нравилось избегать ее. Близость ощущалась как несущийся на меня поезд, и мне нравилось это ощущение стремительно приближающейся опасности – так же, как и отпрыгивать с рельсов в последний момент.

В начале первого курса я пару месяцев провстречалась с очередным парнем, который быстро познакомил меня со своей семьей и предлагал мне нечто похожее на патриархат, и я сбежала из этих отношений, сверкая пятками. Я даже не поняла, как в них оказалась. Наверное, это был мой эксперимент на «нормальность», который с треском провалился.

Я писала после этого расставания: «Больше никто не пытается отобрать меня у себя самой. Здорово, правда? Я своя, и только своя. Я улыбаюсь, я прыгаю, я жму лапы елкам^[14] – я живу, живу, живу! Не могу в это поверить, говорю и говорю – жива, снова жива».

Я променяла этого парня на

романы в письмах с теми, кому я была безразлична, я променяла этого парня на короткие связи с кем-то из, казалось бы, его друзей, я променяла этого парня на то, что казалось мне воплощением свободы.

Учеба и дружба – здоровые составляющие моего университетского мира – были зоной ответственности постепенно появляющейся у меня взрослой части моей личности, создающей нормальную жизнь.

В сфере отношений главенствовала моя аффективная личность. И она правила бал. Она была важнее всех. Она наконец оказалась в центре внимания. Но она была похожа на ребенка, который угнал машину своих родителей, почувствовал на краткий миг эйфорию, а затем осознал, что толком не умеет водить. Она не знала, что делать с этой доставшейся ей властью. И тогда она, переполненная энергией эйфории, стала разрушать.

Мой дальнейший первый курс – это череда отрешенных связей с мужчинами, которые вызывали во мне одновременно и острое влечение, и холодное безразличие. Мне было 17. Они появлялись и уходили, кто-то из них был в отношениях, кто-то был свободен, мне было все равно. Это было похоже на гонку, на бегство, на провальные попытки справиться с тем, чему я не могла дать названия.

Это был пир пустоты моей жизни.

В 17, 18, 19 лет эти холодные связи были моей основной копинг-стратегией. Когда я смотрю на эту юную часть себя и думаю о своем будущем родительстве, я испытываю ужас. Я не хочу, чтобы такая реальность была хоть как-то знакома моим (гипотетическим) детям. Я хочу для них всего самого светлого. Здорового. Теплого. Я не хочу, чтобы их саморазрушение имело такие масштабы (я реалист и понимаю, что не смогу проконтролировать все; но мне хочется знать, что я сделала все для того, чтобы они смогли прожить свое детство и юношество иначе).

Я откровенна с вами, потому что больше не хочу стыдиться. Потому что я имею право на свою историю. Потому что я знаю – многие из вас молчат о том, через что они прошли, боясь осуждения самых близких людей. И я вижу вас. Я рядом с вами. Вы не одни.

Мое письмо 2008 года:

«Я увольняю свое тело. Я не хочу чувствовать. Все валится из рук. Когда я стою, я хочу, чтобы мои ноги подкосились. Когда лежу на кровати, я хочу, чтобы она внезапно превратилась в пропасть. Я хочу хоть раз в жизни расслабиться полностью и полететь вниз. Качаться на волнах. Просто поддаться.

Мне так горько. Я не хочу есть. Не хочу спать. Не хочу плакать. Я чувствую себя как ребенок, который накричал на родителей, а его взяли и сдали в детдом. Безумное количество мыслей. Путаница. В итоге – ничего. Никого. Ни дома, ни людей. Только пустота. Более всего сейчас я ощущаю свою пустоту».

Терапия внутренних семейных систем (IFS)

Большинство из нас воспитано в убеждении, что на одного человека приходится одна психика. Нас научили, что, хотя у личности есть разнообразные и подчас несовместимые мысли и чувства, все они исходят из единой личности. Мы фокусируемся на наиболее заметных чувствах или убеждениях человека и считаем их основой его личности, выражением его сущности, о чем пишет Р. Шварц в книге «Системная семейная терапия субличностей» (29). Но современная нейробиология подтвердила, что разум человека представляет собой некое сообщество (2, с. 312).