В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь
Шрифт:
Он однажды написал мне: «Такое ощущение, что я связал тебя в квартире, привязал к себе и беспробудно накачиваю наркотиками, говоря, что никуда не выпущу… Ты хоть раз дала мне понять, что не хочешь? По-моему, наоборот. Я всегда спрашивал у тебя, хочешь ты или нет. И ты всегда говорила “да”».
И он был прав – мое разрушение было делом моих собственных рук. Моя избегающая часть пыталась помочь мне так, как она умела. Так, как она могла. Какое-то время это и правда работало, и первое время в наших отношениях я чувствовала эйфорию и драйв – их обеспечивала мне комбинация дофамина и норадреналина (их повышенная выработка
Среда, которая нас окружала, тоже внесла свои коррективы – в Академгородке было действительно много наркотиков. Сверхинтеллектуальность этого места будто способствовала поиску нестандартных способов снятия напряжения. Однако я хочу заметить, что среда вовсе не обязывает нас употреблять – мои друзья были «чисты», кто-то из них попробовал пару раз, и на этом их эксперименты закончились, а большинство и вовсе держалось в стороне от подобных увлечений.
Но сочетание моей травмы с этой средой, приправленное привязанностью к М., привело меня к трем годам жизни, окутанной наркотическим флером. Сначала это даже выглядело романтично – все мои любимые писатели как один употребляли (кто – алкоголь, кто – наркотики), и я отождествляла себя с ними, вдохновленная ореолом загадочности, который, как мне казалось, создавался вокруг меня.
Бедная, бедная девочка, – думаю я сейчас. Это была вовсе не загадочность, это был путь в пропасть.
Постепенно реальная жизнь начала вносить коррективы в юношеское восприятие этого образа жизни. У одного из друзей М. манифестировалась шизофрения вследствие злоупотребления, другого посадили на длительный срок за изготовление тяжелого наркотика, кто-то попал в программу реабилитации… Все это казалось уже не таким невинным, не таким задорным, не таким жизнеутверждающим. Постепенно это приобретало реалистичный оттенок и стало выглядеть тем, чем это было на самом деле, – разрушительным потоком, сбивающим с ног и, возможно, еще долго (или никогда) не дающим шанса на восстановление.
Мои последние курсы университета выглядели для меня так: в основном я училась, проводила время с М., встречалась с друзьями, пару раз в месяц употребляла по ночам, потом приходила в себя. Временами делала перерывы – когда ездила к семье. Это не было той зависимостью, в которой я и дня не могла прожить без фена. Но это определенно было постоянной частью моей жизни.
Сейчас я совершенно точно могу сказать, что была зависима не от наркотика как такового, но от этого состояния. Я искала его самыми разными способами: сначала через связи с парнями, потом через наркотики, дальше через жесткие ограничения в питании и, в конце концов, через трудоголизм. В этом многообразии деструктивных копинг-стратегий мы можем четко увидеть почерк комплексной травмы. Так сказать, беда не приходит одна. Всеми этими способами я настойчиво искала состояние, которое позволило бы мне почувствовать себя в безопасности – а быть в безопасности означало повышать уровень контроля.
В моем мире травмы действовало правило «ты спокоен не тогда, когда ты расслаблен; ты спокоен тогда, когда ты гипербдителен». Поэтому долгое время сохранение высокого уровня возбуждения любой ценой было моим способом успокоения себя. Мне нравилось, как я себя чувствую, если мой рацион за неделю составлял
Ограничение приема пищи при анорексии приводит к заглушению эмоций и чувств одновременно с подъемом энергии и улучшением самочувствия, вызванных состоянием кетоза (17, с. 192). Ограничения в питании давали мне чувство облегчения и энергичности, так же как и прием амфетамина. Пациенты со страхом расслабления употребляют подобные вещества для усиления ощущения контроля, силы или сохранения высокого возбуждения (17, с. 192).
Настороженность давала мне ощущение безопасности, и, когда я поняла, что могу усиливать это ощущение гипербдительности, я будто обрела чувство контроля, которое так искала. Но это был маятник, качающий меня из состояния гипервозбуждения в гиповозбуждение, – от фена я переходила к виски, частенько смешивая их, от недоедания – к перееданию, неосознанно помогая себе расслабиться.
Сейчас мне так жаль свой организм. Какое-то время назад я страшно на себя злилась: как ты могла так поступать по отношению к себе? Как ты могла допускать такое влияние на свое тело? Как ты могла? Почему ты не могла бросить этого парня и этот мир вместе с ним и бежать со всех ног в здоровую трезвую жизнь? Почему ты вообще в это пошла? Почему нельзя было быть нормальной? Просто учиться и наслаждаться университетскими годами, студенчеством, дружбой, учебой, легкостью этого времени?
Я до сих пор злюсь – но уже не на себя. Я чувствую злость, горечь, печаль. Эти чувства являются следствием принятия неизбежности происходящего.
И я знаю, что там и тогда я делала все, что могла, – с тем, что у меня было.
Я просто пыталась выжить. И это было нормальным поведением – нормальной реакцией на ненормальную ситуацию. И в этом никто не виноват.
Жизнь просто шла своим чередом, и в этой жизни я шла рука об руку с травмой и ее последствиями.
Интерпретации разных частей
Мы можем определять защищающие нас части как более древние (поскольку за них отвечают эволюционно более древние структуры ГМ), то есть старшие, – либо же, например, смотреть на них, основываясь на взгляде «снизу вверх», – как на более низкие по сравнению с префронтальной корой отделы. Важно: конечно, части мозга, отвечающие за наше защитное поведение, тоже являются зрелыми. Напоминаю: это лишь интерпретация, помогающая создать метафоры для работы с разными нашими состояниями и ускорить процесс исцеления.
Из этого выбора могут родиться две языковые конструкции:
• Историческая метафора, которая позволяет смотреть на свой выживающий мозг как на древнего воителя. Один из моих клиентов называет его Викингом – он, как и я, любитель сериала «Викинги» и персонажа Рагнара и идентифицирует своего главного защитника с ним, основываясь на доверии к моему тезису об исключительном интеллекте выживающего мозга (если вы смотрели этот сериал, вряд ли вам придут в голову такие описания Рагнара, как «глупый» или «дремучий»). На свой обучающийся мозг он смотрит как на современного человека, помогающего викингу в адаптации к современному миру.