В поисках будущего
Шрифт:
– Роуз, что именно ты хочешь делать? – осторожно спрашиваю я, неуверенный, действительно ли хочу это знать.
– Не знаю. Но я должна что-то делать. Люди умирают!
– Какие люди?
– Магглы! – раздраженно говорит она. – Магглорожденные из Хогвартса – их семьи…
О. Значит вот в чем дело. Я приподнимаю одну бровь, глядя на нее, и где-то внутри чувствую, что забредаю на нестабильную территорию:
– Ты хоть знаешь этих людей?
Это был неправильный ответ.
Роуз садится прямо и оборачивается, с неверием глядя на меня:
– Это имеет значение? – горячо спрашивает
– Роуз…
Она не позволяет мне говорить. Она уже сорвалась, и я знаю по предыдущему опыту, что теперь, когда ей что-то взбрело в голову, она не остановится.
– Ты хоть понимаешь, скольким людям приходилось тогда жертвовать? – быстро спрашивает она. – Ты понимаешь, скольким людям пришлось умереть, чтобы я могла родиться?
Я даже не пытаюсь ничего сказать. Я просто смотрю на нее. Ее лицо очень красное, как обычно бывает, когда она сильно возбуждена. И уголки ее глаз снова влажные. Она не плачет, но до этого уже недалеко. Некоторое время держится тишина, а затем она снова начинает говорить, на этот раз более контролируемым голосом:
– У меня есть дядя, которого я никогда не смогу узнать. Потому что он умер, когда был в моем возрасте. А Тедди… Он сирота из-за всего этого дерьма. Его родители пожертвовали всем, чтобы он мог вырасти в лучшем месте, – она замолкает на секунду. – И мои родители. Они отдали все свое детство и ушли воевать, когда еще были детьми.
– Но Роуз, – мягко говорю я, наконец получив шанс вставить слово. – Ты не можешь это изменить. Ты не должна бросать то, о чем мечтаешь, чтобы пытаться повторить то, что сделали твои родители…
– Я мечтаю? – она качает головой. – Я не знаю, о чем я мечтаю, но точно не о том, чтобы до конца своих дней работать в больнице.
Не знаю, с чего это все взялось. Она долгие годы хотела стать целителем, а теперь вдруг говорит, что не хочет этого? Я не понимаю.
– Я просто хочу что-то делать, – серьезно говорит она. – Что-то важное. Иначе все, что делали мои родители и все остальные, будет напрасно.
– Почему ты говоришь, что это будет напрасно?
Но Роуз лишь улыбается на это, хотя это и не радостная улыбка, скорее больше вымученная гримаса:
– Ты думаешь, мои родители и мой дядя прятались посреди леса от Пожирателей смерти и неделями ходили без настоящей еды, не умываясь, чтобы все стало таким? Ты думаешь, хоть кто-нибудь из них хоть на секунду подумал: «Ух ты, однажды у нас будет куча детей – испорченных претенциозных мерзавцев, которые будут пользоваться нашими именами, чтобы получить все, чего хотят»? – она закатывает глаза и снова качает головой. – Сомневаюсь. Они бы не хотели, чтобы Джеймс был самовлюбленным, нарциссичным алкоголиком. Или чтобы Ал был ханжеской предубежденной сволочью. Или чтобы Лили стала тщеславной жестокой сучкой. Или чтобы Хьюго обрюхатил девчонку в семнадцать лет. Или чтобы я была капризной ленивой дурой, которая не делает ничего важного.
Я замечаю, что она не упоминает Лэндона в своей речи, или потому, что ему шесть, или потому, что
– Но откуда все это взялось? Ты знала, кто твои родители всю свою жизнь. Почему вдруг сейчас?
Роуз выглядит вымотанной:
– Я знала всю свою жизнь, – медленно говорит она. – И всю свою жизнь… Я обвиняла своих родителей за все, что пошло не так.
Это правда. По крайней мере по тому, что я знаю. У нее есть привычка перекладывать вину и строго судить даже самые легкие проступки других. Но все же.
– Ты не знаешь, что я о них говорила, – тихо говорит она. – Даже говорила им… Некоторые вещи были просто ужасны.
Она выглядит немного больной, и ее голос намного тише обычного. Конечно, я не знаю, о чем именно она говорит, но я знаю, что она обвиняла их в невнимательности и в том, что они не думают о ней. Когда ей было двенадцать, она пропала на целое лето, и ее самый большой секрет в том, что она винит своих родителей за это. По крайней мере, раньше винила. Она ходила на терапию, и ей понадобились годы с целителем-психологом, который старался убедить ее, что ее родители не специально позволили ее похитить и что они не специально завели другого ребенка, чтобы заменить ее. Иногда мне кажется, что ее не до конца убедили.
– Все, что они делали, – старались дать мне хорошую жизнь, – наконец заканчивает она. – Они дали нам почти все, что мы хотели, и всегда были рядом с нами. Они бы пожертвовали всем. И все равно я обвиняла их во всей херне, в которой сама была виновата.
Я не знаю, что сказать на это, поэтому решаю пойти по пути сочувствия.
– Но ты была просто ребенком…
Она смотрит на меня тяжелым взглядом, ужасным, злобным взглядом.
– Когда мои родители были просто детьми, они оставили свои семьи, потому что вынуждены были прятаться.
– Но это не твоя вина.
– Ты знаешь, что моей маме пришлось наложить заклятье памяти на своих родителей и отправить их в Австралию, потому что она не могла рисковать тем, чтобы они помнили, что она существовала?
Я этого не знал, так что я просто качаю головой.
– Да, - продолжает она, – когда ей было восемнадцать. Моложе, чем я. Но ей пришлось это сделать, потому что такие люди, как твой дед, пытались их убить!
Ого.
– И откуда взялось это? – спрашиваю я, выпрямляясь и глядя на нее так, будто я думаю, что она спятила. Ее глаза темнеют почти до черноты, и я понимаю, что она с чего-то вдруг решила бросить все карты на стол.
– Ох, пожалуйста, – говорит она, быстро кивая. – Только не делай вид, что ты не знал о маленьких шалостях твоего дедули и его приятелей. Они бы убили моих бабушку и дедушку даже не думая!
– О чем ты говоришь? – спрашиваю я, и я не могу поверить, что она вот вдруг с чего-то решила поссориться из-за этого, когда мы годы потратили, пытаясь доказать, что все это дерьмо из прошлого не имеет значения. Но, как оказалось, заразившись новообретенной активной гражданской позицией, Роуз решила достать древнюю историю и привнести ее в будущее, которое не имеет к этому отношения.