В поисках любви
Шрифт:
— Возможно…мы могли бы прийти в другой раз?
Смотрю на нее, виновато улыбаясь. Но она только хлопает ладошкой по дивану.
— Садись-ка, дорогая. Теперь уже поздно включать задний.
Может быть, она права. Но если честно, я и сама не знаю, хочу ли уйти отсюда. Это странное место притягивает меня. Зовет остаться. Оно, словно неизведанный, параллельный мир, манит новыми открытиями и знаниями, которых я смогу коснуться, всего лишь протянув руку.
— Я посмотрю картины тогда.
Усмехается и раскрывает журнал.
— Гляди-ка, —
— Аль…
Хихикает.
— Ой, да ладно тебе. Только не отходи далеко, дочка, а то потеряешься.
Пожимаю плечами. Наверное, это выглядит по-дурацки, но от ее слов у меня все сжимается внутри. Именно такой мамы мне всегда не хватало. А теперь…теперь слишком поздно. И даже в параллельном мире реки времени не поворачиваются вспять. И все, что могут подарить — мгновения иллюзий, обреченных на крах.
Отхожу от стола, рассматривая картины. Пытаюсь понять — зачем они здесь? И то, что в первый момент показалось мне прекрасным, вблизи превращается в уродство. Грубые копии нынешнего века, больше походят на тряпье, испачканное машинным маслом. Словно механический прогресс, не признающий искусства, нарочно заляпал отпечатками пальцев те места, которые были призваны даровать полотнам жизнь. Цвета ушли. Из-за бесконечного копирования, доверенного машинам, они превратились в коричневые полосы, стекающие кривыми линиями по стеклу.
— Зачем все это?
Как и шепот моих пересохших губ. Зачем?
Зачем искусству превращаться в скотобойню? Ради чего усмирять столетия? Чтобы однажды, в век технического прогресса, помериться силой с фотографиями расчлененных трупов?
Мы ошиблись в выборе. Это место давно уже умерло. И гниет, прикрывшись красочными декорациями.
Теперь мне ясно, где мы находимся. Как и понятен смысл картин. Это кладбище чужих кошмаров. С фотографиями на надгробиях.
Пока нас не заметили, нам лучше уйти отсюда. Но проблема в том, что я отошла слишком далеко от дома…
Оглядываюсь в ужасе на Сашку, и понимаю, что не смогу докричаться до нее. Какая-то злая, неведомая сила, раскидала нас по разным сторонам реки. А единственное спасение — каменный мост, — обрушила в ее бурлящие воды.
Это ловушка, Аль! Беги! Прошу тебя!..
Но она не слышит моих криков. С улыбкой грезит о чем-то неземном.
Слишком поздно…
Оборачиваюсь на мужские голоса. Две темные фигуры отделяются от стены, будто ожившие тени. Одна — высокая и худая, сгорбленная под тяжестью лет, стоит в дверях своего логова, ловко замаскированного под кабинет, и смотрит ненасытным взглядом вслед второй, спешащей уйти.
Зовет остаться.
Говорит о лишнем стрессе. О чьем-то спасении. И о том, что лечение нельзя прерывать… Но… я уверена, смысл слов не в этом. А в том, чтобы у жертвы не остыла кровь. Ведь чудовища любят, когда в их глотку она льется горячей.
Угрюмая, слабая фигура с сильными
Прижимаюсь в испуге к стене.
Насколько тонка грань между любовью и безумием?
Лифт раскрывает двери и перед тем, как исчезнуть, фигура оборачивается ко мне.
Могут ли так смотреть живые?
Эти глаза давно мертвы! И все, что в них осталось — память о последних светлых днях, наполненная нестерпимой болью.
Мне страшно заглядывать в такую бездну. И я опускаю взгляд. А когда снова поднимаю его, лифт уже закрыт. И место тьмы, неожиданно, занимает свет.
Я больше не вижу чудовищ.
— Александра, вы ли это?
Свет открывает правду. Фигура, казавшаяся мне хищником и палачом, превращается в добродушного старца, спешащего с распростертыми объятиями навстречу Сашке. Она улыбается и отвечает взаимностью, принимая скупые, высохшие поцелуи.
— Здравствуйте, Волшебник…
Чуть касается губами его впалых щек, оставляя на гладкой коже еле заметные следы помады.
Радость их встречи наиграна, словно сцена из дешевого сериала, съемки в котором для каждого актера — невыносимая мука. Я вижу между ними ту грань, за которую им когда-то пришлось шагнуть, и которая теперь превратилась в стену, обвитую колючим плющом. Сашке противно. И никакая улыбка не способна скрыть этого. Я всегда читала ее настроения, как раскрытую книгу. С самых первых дней нашего знакомства. И сейчас… тоже.
— Ох…волшебник все больше превращается в простого старика, — ласковый голос, как и взгляд прозрачных глаз, адресован не ей, но мне. — Как ваше здоровье? Надеюсь, вы пришли ко мне не как к специалисту, а как к старому другу?
Он смотрит на меня. Держит ее запястья своими тощими пальцами, разговаривает с ней, но все это время пожирает мое тело глазами.
Готова ли я остаться с ним наедине?
От одного вида этого старика во мне просыпается отвращение. Его жидкие, седые волосы, шевелятся от невидимого сквозняка, приоткрывая лысину, покрытую темными старческими пятнами. А желтые, нестриженые ногти на руках, больше походят на голубиные когти, которыми те рвут падаль. И даже ночная мгла, в которой я придаюсь порокам, не сможет разжечь во мне огня, пробуждающего желание.
Но Сашка говорит, что иногда нам приходится жертвовать телом ради спасения души. Наверное, в средние века ее бы сожгли за подобное богохульство. Ведь в грехах рождаются только грехи, и о спасении не может идти и речи. Но почему тогда мне кажется, что она права? Почему я верю павшему ангелу больше, чем людям, говорящим голосом Бога?
Для каждого из нас подобная жертва — вечный крест, который придется нести всю оставшуюся жизнь. Дарует ли он освобождение? Или придавит к земле?
Смотрю в лживые прозрачные глаза.