В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева
Шрифт:
Но авангардисты и Успенский не всегда сходились во мнениях. Малевич, поддерживавший революцию, выражал критику связей Успенского с Теософическим обществом, которое считалось реакционной группой, связанной с высшим обществом. Успенского, конечно, не интересовала радикальная политика. И, несмотря на всю его веру в способность искусства изображать невидимое, во втором издании «Четвертого измерения» Успенский ворчал о «художниках-футуристах», которые пытаются писать четвертое измерение, что с его точки зрения было все равно что «пытаться создать скульптуру рассвета». Он также связывал их с разнообразными «оккультистами» и «спиритуалистами», которые искали физического воплощения астрального плана в качестве доказательства их веры [87] .
87
Возникает один вопрос: как много читателей «Tertium Organum» знали, что центральным источником
После знакомства с литературным критиком А. Л. Волынским Успенский стал постоянным посетителем художественного полусвета, богемного круга Санкт-Петербурга. Работы Волынского знакомили широкую читающую публику с новыми направлениями искусства и литературы, и благодаря ему Успенский оказался представлен миру поэтов, художников, музыкантов и позёров. В отличие от других богемных кругов, здесь полуночные гуляния сочетались со страстными поисками Абсолюта. Это было место собраний бердяевских богоискателей, которые не уходили из кафе, потому что так и не решили, существует ли Бог. Центральным местом собраний для их метафизических полуночных застолий было грязноватое, плохо пахнущее и плохо освещенное заведение под названием «Бродячая собака».
Открывшаяся в 1912 году, «Бродячая собака» была местом, где, по словам Успенского, «невозможно было повести себя не так». По сути, она стала для него настоящей академией. Более чем вероятно, что именно в этом злачном заведении, располагавшемся в подвале дома на Итальянской улице и Михайловской площади, недалеко от Невского проспекта и собственной комнаты Успенского, идеи «Tertium Organum» обсуждало больше вдохновенных будущих мистиков, чем его прочитало. Здесь, в окружении разнообразных эксцентричных персонажей, Успенский говорил о сверхчеловеке, космическом сознании, времени и, конечно, четвертом измерении. Успенского стали настолько тесно ассоциировать с этой вероятной иной реальностью, что постоянные посетители «Бродячей собаки» прозвали его «Успенский-четвертое-измерение» – подходящее прозвище, выражающее теплую фамильярность. Годы, проведенные Успенским в «Бродячей собаке», были, возможно, самыми светлыми в его жизни.
Репутация Успенского как авторитета по четвертому измерению вызывала к нему большое уважение. Однажды даже такая крупная фигура, как Лев Толстой, терпеливо слушал, как за обедом Успенский чертил на салфетках серию многомерных диаграмм. Толстой отвечал ему замечаниями о своем опыте вольного масонства и о том, как они отражались в его романах. Но артистические круги, собиравшиеся в «Бродячей собаке», были намного радикальнее. Это был своего рода частный клуб «художников будущего». Гости подписывали книгу, переплетенную свиной кожей. Как и во многих модных заведениях, здесь был свой круг, которому не нужно было платить за вход, а остальным приходилось раскошеливаться, чтобы оказаться в центре событий. Частыми посетителями этого темного подземелья были некоторые известные личности. Например, балерина Тамара Карасавина танцевала здесь на огромном зеркале. Стуча по большому барабану, одетый в костюм гладиатора поэт Владимир Маяковский объявлял о прибытии своих друзей. Другой поэт, Василиск Гнедов, читал стихи, взмахивая руками. Душный воздух, пронизанный запахом табака, наполнялся заумью, бессмысленным языком, под аккомпанемент работ композиторов Ильи Саца и Артура Лори. «Мы начали воображать, что весь мир сосредоточен в „Бродячей собаке“», – сказала поэтесса Анна Ахматова. «Здесь выступали мертвые», – заметил другой поэт, Александр Блок. Андрей Белый, Валерий Брюсов – в то время любой, кто имел какое-то имя, входил в эти двери и спускался в глубины подвала.
Одним из искателей чудесного, решившимся спуститься сюда, была молодая классическая пианистка Анна Бутковская (позднее
88
Книга Анны Бутковской-Хьюит (Anna Butkovsky-Hewitt) «With Gurdjieff in St. Peterburg and Paris» (L.: Routledge & Kegan Paul, 1978) была написана, когда ей было за девяносто, что может объяснять ошибки в датах. Она указывает, что первая встреча с Успенским произошла в 1916 году, но контекст разговора предполагает более раннюю дату, скорее всего, 1912 год. Следуя за Джеймсом Муром (James Moor) в «Gurdjieff: The Anatomy of a Myth» (Shaftesbury: Element, 1991) и Уильямом Патриком Паттерсоном, я принимаю год ее встречи с Успенским как 1912-й.
Успенский никогда не мог устоять перед привлекательными и умными женщинами. Когда Анна спросила его о причине отказа отвечать, он признался, что настоящая причина заключается в том, что он планирует покинуть общество. Он даже сказал ей, что ему предлагали вступить во внутренний круг, но он отказался.
«Обычные члены общества – овцы, – объяснил он. – Но во внутреннем круге, наверное, еще большие овцы».
«Вы говорите так, словно жалеете, что среди них нет волков», – ответила она.
«Именно! По крайней мере, волки демонстрируют силу. Овцы – это просто овцы, и бессмысленно им пытаться приблизиться к образу Бога и развивать тайные высшие способности» [89] .
Когда Анна спросила, не планирует ли он написать новую книгу, Успенский улыбнулся и сказал, что для ответа на ее вопрос может потребоваться время. Не хочет ли она встретиться с ним за чашкой кофе на следующий день? Знает ли она кафе «Филиппов»?
89
Butkovsky-Hewitt А. With Gurjieff in St. Petersburg and Paris. С. 18.
Расположенное на углу улицы Троцкого и Невского проспекта, недалеко от квартиры Успенского, кафе «Филиппов» было еще одним центральным местом встречи петербургской интеллигенции. Когда Анна на следующий день пришла, Успенский уже был там и размышлял над пустой чашкой кофе. Давно известный как постоянный клиент, Успенский придумал собственный метод заказа напитков: официант должен был приносить ему новую чашку кофе, как только предыдущая пустела, а определенный жест рукой говорил о том, что ему достаточно. «Лучше отказаться единожды, чем заказывать несколько раз», – исключительно логично рассуждал Успенский. Как только Анна села, официант поставил перед ней стакан крепкого кофе «по-варшавски». Когда она его допила, он принес еще.
Анна снова спросила, планирует ли Успенский новую книгу, и он рассказал, что перед написанием «Tertium Organum» начал другую работу, но вскоре почувствовал, что на ее завершение уйдет не меньше двадцати лет. Ее рабочее название, «Мудрость богов» (позднее «Новая модель Вселенной»), предполагало, что как бы Успенский не был разочарован Теософическим обществом, теософия – мудрость богов как таковая – все еще занимала его мысли.
Естественно, Анна сочла его приблизительный расчет времени в двадцать лет несколько преждевременным. И даже если понадобится столько времени, разве не стоит все равно написать эту книгу, спросила она.
«То, что я хотел сказать в этой книге, – объяснил Успенский, – настолько сложно и неуловимо, что я не чувствовал себя способным на это. А я должен всегда чувствовать себя способным на то, за что берусь». Он признался, что осознание своей некомпетентности ранит его гордость, и что он «знает, что[ему] недостает чего-то необходимого, чтобы это сделать» [90] . Однако некоторые идеи он высказал в других работах, которые тогда готовил к публикации.
90
Там же. С. 18–19.