В половине пятого
Шрифт:
– Конечно, может. Но вообще-то я еще совсем не старая, милый.
– Зато папа пожилой.
– О! – воскликнула Энн и, помолчав, пробормотала: – Да, конечно. – И, тяжело ступая, передвинулась в тень, оставив на только что вскопанной Тоддом земле отпечатки босых ног. – Ладно, Тодд, слушай. Папа – это твой отец. И мой тоже. Но отец этого ребенка – не он.Ясно тебе? – Кивка не последовало. – У моего ребенка совсем другой отец. И ты отца этого ребенка не знаешь. Он живет не здесь, а в Дэвисе, где раньше жила и я. А папа… папа к этому вообще никакого отношения не имеет. И ему это совсем не интересно. У него новая семья.
– Да, – с несчастным видом сказал Тодд. – Конечно.
Пару месяцев назад, когда она только и делала, что плакала, она при этих словах, конечно же, расплакалась бы, но теперь та вселенная, что существовала у нее внутри, и ее окружила неким защитным ореолом, и сквозь эту защиту любые переживания пробивались с таким трудом, что в итоге как бы успокаивались, сглаживались и становились похожи на глубокие и спокойные волны в открытом море, большие, округлые валы, лишенные пенных гребней и довольно ленивые. Энн не заплакала, а лишь подумала о такой возможности, ощутив при этом нечто вроде слабой, солоноватой на вкус боли. Она взяла садовый трезубец и хотела было почесать им голову Тодду, но он не дался – отодвинулся от нее.
– Привет, ребятки, – услышали они голос матери и услышали, как хлопнула затянутая сеткой дверь, ведущая из кухни в сад.
– Привет, Элла, – сказала Энн.
– Привет, мам, – откликнулся Тодд и тут же, вновь склонив голову, принялся копать.
– В холодильнике есть лимонад, – сказала Энн.
– Что это вы делаете? Решили посадить старые луковицы? Я эти гладиолусы так давно выкопала, что уж и не помню когда. По-моему, они и не прорастут теперь. А вот канны должны. Господи, как мне жарко! В городе просто пекло! – Элла подошла к ним, шагая через лужайку в босоножках на высоких каблуках, в колготках, в желтом хлопчатобумажном платье рубашечного покроя, украшенном шелковым шарфиком, аккуратно подкрашенная, на руках маникюр, высветленные волосы тщательно уложены и закреплены лаком – короче, секретарша в полных боевых доспехах. Она наклонилась, поцеловала сына в макушку и шутливо отпихнула носком босоножки голую ступню Энн. – Эх вы, грязнули! – сказала она. – Господи! Какая жара! Все, я пошла в душ! – И она тут же повернула к дому. Хлопнула дверца. Энн представила себе, как она снимает ремешок, высвобождая мягкие складки платья, как по ее лицу стекает макияж под струйками теплого душа, омывающего внешнюю оболочку ее вселенной, эту мягкую спасительную оболочку, внутри которой она теперь живет, восстановив свою целостность и воссоединившись с ними.
Тигр
На Элле было ее желтое платье без рукавов с черным фирменным ремнем и недорогие серьги из черного гагата. Волосы тщательно уложены с помощью лака.
– Кто придет? – спросила Энн, лежа на диване.
– Я же тебе вчера говорила. Стивен Сэндис. – Элла процокала по полу своими босоножками на высоченной танкетке, точно цирковая лошадь на ходулях, оставляя за собой целый шлейф запахов – лака для волос, духов и косметики.
– Что это у тебя?
– Как что? Мое желтое платье, купленное в бутике.
– Что у
– Мне это название ни за что не выговорить! – со смехом крикнула Элла уже из кухни.
– « Jardins de Bagatelle»?
– Да-да, именно так. Что касается слова «багатель» [1] , тут все понятно. Я часто играла такие пьески на фортепиано. А в магазине я просто ткнула пальцем и сказала: «Вот эти». Я пробовала разные духи в «Крим». А эти тебе нравятся?
1
Bagatelle (фр.)– безделица, пустяк; а также – несложное музыкальное произведение.
– Да. Я и сама вчера такие же украла.
– Что?!
– Да не имеет значения.
Энн лениво подняла ногу и, точно прицеливаясь, посмотрела вдоль нее куда-то вверх. Потом смешно растопырила пальцы, поджала их и снова растопырила.
– Рано утром по порядку дружно делайте зарядку! – пропела она, поднимая вторую ногу. – «Жарден, жарден – в них вся жизнь багатель…»
– Что?
– Ничего, мамочка!
Элла, цокая каблуками, вернулась в гостиную, неся вазу с красными каннами.
– Глядя на эти канны, я вижу Лондон, я вижу Францию, – мечтательно сказала она.
– А я вот зарядку делаю. И когда придет Стивен Сэндмен, я по-прежнему буду лежать здесь и делать дыхательные упражнения: вдох-выдох-вдох-выдох-вдох-выдох. Он кто?
– Его фамиля Сэндис. Он из бухгалтерии. Я пригласила его зайти к нам выпить, а потом мы с ним уйдем.
– Куда же вы пойдете?
– В новый вьетнамский ресторанчик. Они пока лицензию только на пиво и вино получили.
– Ну и что, он милый? Этот твой Стивен Сэндпайпер?
– Да я его пока не очень-то хорошо знаю. – Элла чуть поджала губы. – То есть знаю, конечно, мы уже много лет вместе работаем. Он года два назад с женой развелся.
– Вдох-выдох-вдох-выдох-вдох-выдох, – приговаривала Энн.
Элла чуть отступила от вазы с каннами, еще раз полюбовалась своей работой и спросила:
– Ну что? Неплохо, по-моему?
– Потрясающе. А со мной ты как поступить намерена? Мне что, так и лежать тут, демонстрируя свои трусики и сопя, как щенок?
– Я думаю, мы с ним посидим снаружи, в саду.
– Значит, канны только для того, чтобы он мимо них прошел?
– И мы будем очень, очень рады, дорогая, если и ты к нам присоединишься.
– Мы могли бы произвести впечатление на этого типа, – сказала Энн, тщетно пытаясь сесть в позу лотоса. – Я, например, могла бы надеть фартук и изобразить служанку. У нас есть фартук? И такая маленькая штучка, которую на голову надевают? Я могла бы подать канапе. Канапе, мистер Сэндпаппи? Не хотите ли прилечь на канапе, мистер Сэндпупу?
– Ох, замолкни, – сказала ей мать. – Глупая ты все-таки. Надеюсь, в саду будет достаточно тепло. – Она процокала каблуками обратно в кухню.
– Если ты действительно хочешь произвести на него впечатление, – крикнула Энн ей вслед, – то тебе меня лучше спрятать.
Элла тут же появилась в дверях кухни – губы поджаты, голубые глазки горят, как сигнальные огни аэродрома.
– Я не желаю слушать подобные разговоры, Энн!
– Ну, я ведь о том, что я – неряха, валяюсь тут, трусики всем показываю, и башка у меня давно не мытая, и ноги у меня грязные, нет, ты посмотри, грязь какая!