В польских лесах
Шрифт:
— Ребе, веди нас, будь нашим наставником! Ты ведь знаешь, что нет у нас пастыря, что настоящие хасиды околачиваются у чужих ребе и не приезжают больше в Коцк… Нет там ныне святости, нет! Святой дух от него отвернулся, черти пляшут там кругом… Ребе, веди нас!
— Горе ушам, слышащим такое! — крикнули несколько хасидов.
— Его надо извести под корень! — откликнулся кто-то.
Пожилой хасид со сжатыми кулаками бросился к босому Исроэлу, хотел растоптать его, искалечить, но вдруг остановился перед реб Иче, будто его парализовало.
Реб Иче еще больше побледнел, поднял Исроэла с полу и тихо сказал:
— Не
Все стали на цыпочки, рвались к реб Иче, ловили каждое его слово.
Реб Иче взял босого Исроэла за руку, вывел его в боковую комнату и закрыл за собой дверь.
Люди разбились на группы, кричали и спорили, размахивая руками. Одни твердили, что нельзя пускать Исроэла в Коцк, другие считали, что, раз реб Иче посылает его к ребе за покаянием, никто не должен в это вмешиваться.
Мордхе стоял в стороне, смотрел, как волнуется толпа, забыв, что из-за него поднялся весь этот шум, и думал: мог бы он стать перед толпой евреев, как босой Исроэл, и обличать их, и читать наставления? Тут он заметил, что из-за угла на него кто-то посматривает. Он вгляделся в незнакомца, и у него возникла уверенность, что этого человека он уже где-то видел. Мордхе стал вспоминать. Вспомнил дедушку, которого обокрал, чтобы поехать в Коцк, и ему все стало ясно. Незнакомец был тот самый парень, у которого он учился, когда дедушка состарился. Он хотел увильнуть от него, смешаться с толпой, но молодой человек остановил его:
— Мордхе, ты меня не узнаешь?
— Шмуэл! — спохватился Мордхе, словно пораженный неожиданностью. — Ты давно из Плоцка?
— Я уже почти три недели в дороге.
Шмуэл засунул большие пальцы обеих рук за пояс и переминался с ноги на ногу.
— Итак, мы снова встретились! «Человек человека встречает», да? Один едешь?
— Нет, с реб Иче.
Мордхе заметил, что Шмуэл слегка улыбнулся, когда услышал имя реб Иче.
— Что ты думаешь об Исроэле? — спросил Шмуэл, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Я уже от нескольких хасидов слышал, что в Коцке что-то неладно…
— А именно? — Мордхе посмотрел ему прямо в глаза.
— Говорят, — растягивал слова Шмуэл, как бы желая придать им больше весу, — ребе никого не принимает, не подает даже руки, и с тех пор, как случилось это несчастье, сидит взаперти в своей комнате…
— Какое несчастье? — удивился Мордхе.
— Разве ты ничего не знаешь? — Шмуэл огляделся: не подслушивает ли их кто-нибудь. — Едешь с реб Иче и ничего не знаешь?
Он взял Мордхе под руку, вышел с ним из корчмы во двор.
— Значит, ты ничего не слышал про то, что случилось в Коцке?
— Нет.
Шмуэл нагнулся к Мордхе, заговорил тише, как бы собираясь поведать ему некую тайну:
— Говорят, ребе перед всем народом заявил: «Нет закона, нет и судьи!» Приближенные ребе опасаются, что он может разогнать всех, поэтому к нему никого не допускают. При «дворе» ребе творится нечто невероятное. Ребе хочет выйти к толпе, стучит кулаками в запертую дверь, проклинает… Понимаешь, что это значит? Постигаешь? Ведь реб Менделе — настоящий мудрец, величайший праведник нашего поколения, наделенный острым, ясным умом. Он почувствовал приближение истины, и вот его запирают в комнате, как безумного, отодвигая приближение Избавления, и многие хасиды уже перестали к нему ездить… Поговаривают, что
Мордхе растерялся, не веря своим ушам. Он видел перед собой опустевший Коцк, двор, заросший травой, и одинокого ребе, сидящего на развалинах и проклинающего весь мир. Его охватили страх и сильная жалость, и он решил тотчас же пойти к реб Иче, умолять его, целовать ему руки, чтобы он не принимал к себе хасидов, ушедших от реб Менделе. Он был уверен, что реб Иче не сделает такого.
— Ты не веришь? — продолжал Шмуэл. — Положись на меня! Впрочем, мы скоро будем в Коцке. Ты уже поел? У меня сегодня во рту ни крошки не было…
— Пойдем, пойдем в корчму, вместе позавтракаем. — Мордхе положил руку Шмуэлу на плечо.
В корчме стоял тот же шум, что и прежде. Хасиды перебегали от одной группы к другой, ссорились, пили за здоровье друг друга. Каждая группа хотела переманить противников на свою сторону. Варшавяне всех подряд угощали пивом, водкой, дорогим табаком. Упрямые провинциалы твердо стояли на своем, ничто не могло их переубедить; они избегали говорить о реб Менделе и, в общем, твердо решили про себя, что, если на этот раз реб Иче не признают в качестве ребе, они совсем перестанут ездить в Коцк.
Мордхе заказал завтрак и сел со Шмуэлом за столик в углу. Проголодавшись, оба ели, что называется, «как из голодного края». Шмуэл говорил без умолку.
Мордхе заметил, что его бывший учитель не омыл рук перед едой, а теперь над всем посмеивается. «Э, чепуха все это!» — повторял он то и дело.
— Заходишь ли ты иногда к моему деду? — спросил Мордхе.
— Видишь ли… — Шмуэл чуть не подавился куском, который не успел проглотить. — Твой дед — порядочный, благочестивый еврей! На старости лет он стал еще большим противником хасидов. Ты будешь смеяться: в первый день Пейсаха он выставил в окне миску с кнейдлех [26] для бедняков. Ну и в городе начался скандал! Хасиды скрипели зубами, но открыто никто ему слова не сказал. Все-таки евреи относятся к реб Авремлу с почтением! Да и с другой стороны, а что есть бедняку? Раньше-то ели картошку с борщом, но кто в этом году может себе позволить картошку? Такая дороговизна! Денег не хватит!
26
Традиционное блюдо, клецки из мацовой муки. Согласно хасидской традиции считается запретным в праздник Пейсах.
— Знаешь, мой дедушка когда-то ездил в Коцк, — возразил Мордхе.
— Знаю, как же, но хасидом он никогда не был, — улыбнулся Шмуэл в свои русые усы. Он несколько раз открывал рот, явно желая о чем-то спросить, но не решался. Потом все-таки набрался смелости: — Мне хотелось бы знать, неужели ты веришь, что он станет принимать «записочки» [27] в Коцке, станет признанным ребе?
— Кто? — удивился Мордхе.
— Ну, реб Иче…
— Кто знает, — пожал плечами Мордхе. — А ты что думаешь по этому поводу?
27
Хасиды подавали ребе письменное обращение, в котором излагали свои просьбы, и ребе просил Бога об исполнении их желаний.