В пору скошенных трав
Шрифт:
— Фруктовая! Батюшки! А Сани-то нету… Головушка бедная… И я, дура, заспалась!
В теплушке началось перемещение к дверям. Выяснилось, что «пятьсот-веселый» простоит тут до утра, а отсюда вскоре пойдет поезд до Рязани-Второй — и надо поспеть на него…
Завизжала дверь, стали прыгать самые прыткие.
Егор наскоро попрощался с солдатом. Так и не увидел его лица и не спросил, как зовут… Надел мешок, помог Маше выволочь ее вещи.
Спотыкаясь о шпалы, подлезая под вагоны, пошли к станции. Луна светила как прожектор — каждый камушек видно. Маша
Но пришлось все-таки выйти на освещенную полосу между путями. Рельсы блестели нестерпимо. «Живей!» — прыгала Маша по шпалам. Там и сям темные фигурки тоже переметывались через светлое пространство, спешили к спасительной тени дальнего товарняка.
Сзади послышался топот.
— Господи, спаси! — не своим голосом выдохнула Маша. — За нами!..
Егор оглянулся: четверо солдат бежали следом. Не уйти. Мешок бьет по спине, да еще Санин вместе с Машей тянут за лямки.
Мигом догнали, окружили.
— Дяиньки, миленькие… — захлюпала Маша.
Ее не слышали.
— Где тут колонка?
— Воды где набрать?
Отлегло… Из эшелона солдаты…
— За станцией водокачка, там, родненькие… и колодец, дяиньки, миленькие… — Маша даже села на рельсы.
Один из солдат взял вдруг Егора за плечо и повернул к свету.
— Пчелин! Друг! Здорово! Ну встреча!
Малинин!.. Егор не мог опомниться. Малинин тиснул его, дыхнул махоркой, засмеялся удивленно и радостно:
— Ты как сюда попал?
— В деревню еду.
Малинин хлопнул его по плечу и, наклонившись, шепнул:
— А я в училище, в Рязань. — И опять громко: — Пока, Пчелин! До Победы!
И загрохали через пути, зазвенели котелками…
И такая зависть к нему, что забылась Маша, мешки, дорога… Ярче нынешней яви вспомнился коридор военкомата, прощание тогдашнее с Малининым…
— Чего встал-то? — теребила Маша. — Бяжим скарея!
Около станции — полно народу. Сани, конечно, не было, и Маша, сказав Егору, чтоб ехал теперь один, осталась ждать на самом приметном месте в лунном свете.
Рязанский поджидали на пути, что за товарным составом. Егор вместе с другими поспешил туда — укрыться в тени вагонов, а когда подойдет поезд — вынырнуть и побыстрей прицепиться…
22
Кучками жались в тени пульманов. Лишь Егор один. Тревожно, тускло на душе. В миг распалась добрая такая их компания. Саня с Машей, незнакомый солдат с его немецкими стихами, неожиданно встреченный Малинин — все захватило, всколыхнуло, все хотелось удержать подольше. И все исчезло в ночной суматохе — не вернуть. Но он сразу одолел сожаление, ибо давно проникся житейской мудростью военных лет: радоваться хорошему мигу и довольствоваться тем, что есть.
Ждали долго.
И когда уверились, что поезд вовсе не придет, — тот подкатил, да прямо на путь, у которого стояли.
Тут нельзя теряться. Егор кинулся к подножке рядом… На ней уже прилепились трое с мешками, ногу некуда
Хвостовые вагоны — товарные с запертыми дверями, туда и соваться нечего. Поспешил к голове поезда, с досадой отмечая гроздья мешочников, намертво вцепившихся в поручни.
И все-таки была внутри отчаянная уверенность, что не пропустит этот поезд… Он быстро шел к середине состава.
И впереди, у соседнего вагона, резанул свет фонаря… Облава! Мешочников мигом сдуло с подножек. С облавой не пошутишь: нет пропуска — оштрафуют и попрут назад… Спекулянтам, конечно, не поздоровится, а таких, как Егор, — назад, и всё. Но ему надо вперед, ему возвращаться нельзя.
Сунулся под вагон, переметнулся на другую сторону. Что там творилось! Подножки улеплены сплошь, и еще цеплялись; метались, тихо переругиваясь; кого-то стягивали со ступенек, и он, молча, со свистом придыхивая, отбивался ногой, норовя в харю.
Егор побрел к концу состава, совсем уже решив пропустить этот поезд и вернуться на «пятьсот-веселый». Но когда проходил мимо последнего, товарного, вагона, состав дернулся. И так обидно стало, что уходит поезд, и время уходит впустую, и силы… Егор увидел под дверью теплушки, вровень со стенкой вагона — подножку! Пустую! Выше, сбоку двери, мелькнула железная скоба.
Он поставил на подножку чемоданчик, и ухватился за скобу. Поезд шел все быстрей, и Егор почти волокся по земле, не в силах вспрыгнуть — мешал заплечный мешок с книгами.
Но в последний миг, когда гнаться стало невозможно, он невероятным усилием подтянулся на скобе и закинул коленку на ступеньку. Некоторое время ехал в неудобном этом повороте, упершись левым коленом в подножку.
Поезд разгонялся. Рука и согнутая нога быстро затекли.
Все ж он сумел отдышаться, побороть панику. Медленно подтянул правую ногу, пристроил на ступеньке другое колено.
Отдохнув, поднялся на обе ноги, выпрямился, схватил встречный ветер.
Поначалу показалось — так ехать легче. Но из-за узкой ступеньки, приделанной вровень со стенкой, ноги упирались в низ вагона и больно бились о край. Правая рука на скобе затекла и тоже болела. На ней одной Егор и держался… Проклятый мешок не давал повернуться и перенести тяжесть с руки на ноги. Не будь в нем книг, скинул бы…
Вся жизнь висела на онемевшей руке.
По встречному ветру, по грохоту он понимал: состав летит полным ходом и до остановки не скоро.
Пошарил по двери левой рукой… Ни одной задоринки…
А правая совсем одеревенела и не могла больше держать.
23
Егор подумал: надо прыгать. Всё. Конец. И мысль эта была спокойной, ясной. И он удивился, что жизнь кончается так просто, в полном сознании и почти по собственной воле. Сейчас отцепит чужие, захолодевшие от железа пальцы. Постарается побежать по полотну… Представил полотно: камни, шпалы, соседний рельс. Хватит. Больше нельзя.