В последний раз, Чейз?
Шрифт:
Я вспоминаю эти времена без ностальгии. Пришлось свыкнуться с мыслью, что прошлое должно оставаться в прошлом, даже не смотря на то, что настоящее не имело перспектив. Но теперь на прикроватной засаленной тумбочке с этим жутким бархатным ночником, валялся пакет прямоугольной формы. Наверняка, с ним помог Гефест. Вот уж удружил, сволочь.
Я выхватываю из оранжевой упаковки «Американ Аэрлайнс» свой билет. Отправка сегодня в 17:00, из «Ла Гуардии», что в северной части Куинса. В часе езды от моего гадюшника, так что времени у меня более
Времени на раздумья еще много. Да только ответ мне уже известен.
Я не мог. Я не хотел лететь в этот чертов Орлеан, потому что не желал видеть ее счастливого лица. Да, мы не общались больше с того времени. Но она пыталась. Уже после того как прошел год, может, полтора. Что-то в ее сердце подсказывало, что не все кончено. Для меня это была точка. Теперь, в хмельном бреду, мне сложно вспомнить с чего это все началось. Нет, я точно знаю, что не мог оставить Аннабет без причины, но… Кто теперь знает? Я стал тем, кем я стал. Безликим пропойцей, что ошивался в мотелях на окраине города. Я бросил маму и Пола, и, скорее всего, Посейдон, глядя на меня нового, наверняка сожалеет о том, что двадцать лет назад повстречал мою маму на берегу Монтаука.
Да плевать. Он даже не пытался меня остановить. За три года – ни слова сыну, который спас шкуру его олимпийских друзей. Стыдится меня? Что ж, хорош отец.
И все же… Новый Орлеан. Аннабет. Свадебное платье. Все эти пустозвонные слова, пафосные слезы, радостные оклики. Но ты сам хотел быть частью этого, и что самое ужасное – рядом с ней. Мне нужно выпить. Снова. Забыться. Отпустить. Но прошло три года.
Она – в Новом Орлеане. Я – в глухом отеле, с окнами, что даже не открываются.
– На твоем месте, я бы поехал, – чей-то голос нарушает тишину полумрака.
Я приподнимаюсь на локтях и встречаюсь с усталым взглядом ди Анжело. Он уселся в рваное кресло напротив меня, упершись локтями в колени. Словно злился на меня, честное слово.
– Ты не на моем месте.
– Я долго спрашивал себя, почему вы расстались. Не то, чтобы это интересовало меня, но вы были отличной парой, – следя за моей реакцией, произносит он. – Ты ведь ушел из лагеря после окончания поиска. Можешь себе представить, в каком все были шоке? Кто знал, что ты в порядке?
– Она знала.
Нико попытался сказать что-то еще, но, словно запнувшись, замолчал.
– Мне нравится моя новая жизнь.
– Ты лжешь, – слишком грубо выплевывает он.
От удивления я даже привстаю с кровати. Сын Аида по-прежнему в кресле. Во всей его позе читалось, что он не слишком уж рад нашей встрече.
– Ты стал перемещаться по теням намного быстрее, бесшумнее, – заметил я. – Прогресс. Папочка гордится тобой?
Это не слишком задело его. Словно он слушал болтовню маленького ребенка, и не более того. Я вспомнил, как встретил
– Тебе не нравится твоя новая жизнь. Ты бежишь от реальности, вот и все.
Меня пробрал смех. Семнадцатилетний мальчишка учит меня тому, чего еще сам не переживал. Когда приступ смеха отступает, я вытираю выступившие слезы. Кажется, это нервное.
– Серьезно? Ты думаешь, что я напиваюсь не в удовольствие?
– Нет.
– Потому что пытаюсь забыть эту… блондинку? Да ты в курсе, чем я занимался последние три года? Сколько подобных Воображал у меня было? – я даже скалюсь, – Нико, я не считал тебя таким сентиментальным.
– И все же ты не назвал ее по имени.
Удар ниже пояса. Я пытаюсь возразить, придумать аргумент, способный сломить его самоуверенность, но на языке вертится только что-то вроде: «Иди ты в зад, Ди Анжело». Глухо и пусто становится на душе после его слов. Я невероятно зол на сына Аида, но скорее от того, что он прав. Мне ненавистно то, что семнадцатилетний мальчишка разбирается во мне лучше меня самого. Мне ненавистно то, что кто-то делит ее со мной. Мне ненавистно то, что я допустил ошибку. Испугался, а теперь плачу за это сполна.
– Тебе не нравится эта жизнь, – повторяет Нико, ковыряя потрескавшуюся краску комода. – И, возможно, лучший способ понять это – увидеться с Аннабет.
Ее имя повисает в комнате и мне становится стыдно. Будто она могла увидеть эту грязь, непристойную комнату, вроде борделя. Наверняка бы покачала головой, печально улыбнулась и сказала: «Как ты изменился, Рыбьи Мозги». После этих мыслей становится еще хуже, и я готов рвать на себе одежду, лишь бы не ощущать неожиданно вошедшего чувства вины. Я слишком отвык от чувств, чтобы теперь они свалились на меня целым скопом.
– Я не хочу видеть её, – как можно более слажено вру я.
– Я подумал, что было бы здорово поговорить с тобой, – неожиданно просто говорит Нико. – Ну, вроде, как с братом. Мы ведь давно не виделись.
Слова застревают в горле. Нико. Назвал. Меня. Братом?
– Но теперь, мне кажется, я ошибся. Лучше нравоучения Гроувера, чем твое вранье, – он встает, отряхивая джинсы, чтобы исчезнуть в тенях.
– О чем ты хотел поговорить?
Глаза Нико неожиданно вспыхивают азартным огоньком. Черт, всего лишь уловка.
– Сначала, конечно, о тебе и об Аннабет. Все же я не монстр, и мне не все равно, где живет мой друг. Но…
Нико вдруг покраснел, словно сказал что-то неприличное. Так, это совсем ненормально.
– Но? – подхватываю я.
– Тебе не нравится твоя жизнь, – снова завел свою пластинку Нико, – потому, что Аннабет была для тебя… Вроде как якорем, что не давал срываться в бездну. Ты много раз был на краю смерти, но все равно выживал, чтобы спасти ее. Ты ставил ее жизнь превыше своей.