В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора

Уайтлок Анна

Когда Елизавета узнала, что во время экстренных заседаний протестанты из Тайного совета обращали свои взоры к Генри Гастингсу, графу Хантингдону, предлагая назначить его наследником престола, она сделала Кэтрин Гастингс, графине Хантингдон (в девичестве Дадли), «едкое замечание». [307] Хотя графиня в конце правления Елизаветы станет близкой наперсницей королевы, в первые годы королевская кровь графа, несомненно, порождала «ревнивое зазнайство» в нем и его жене. Хотя леди Мэри Сидни доказала свою верность, ухаживая за Елизаветой, пока та болела оспой, ее сестре, графине, удалось вызвать недовольство королевы. Елизавете показалось, что у графа Хантингдона и его жены имеются некие претензии на престол. Елизавета публично высмеивала графиню при дворе и не спешила назначать графа на сколько-нибудь важную должность. Их отношения не улучшались вплоть до начала 70-х гг. XVI в., когда Елизавета все же оценила непоколебимую преданность Хантингдонов.

307

BL Harleian MS 787, l. 16.

В одной из многих написанных Елизаветой молитв она упоминает время своей болезни и страха: «Желая предупредить меня или справедливо наказывая, Ты в милости Своей поразил меня опаснейшим недугом, едва не стоившим мне жизни. И душу мою Ты поразил многими муками; и помимо меня испытал Ты всех англичан, чьи мир и покой зависят от моего здоровья как Твоей служанки, которая ближе всех к Тебе, не придавая значения грозившей мне опасности, Ты оставил подданных моих в изумлении». [308]

308

Elizabeth I: Collected Works, 139–141.

Считалось,

что жизнь Елизавете спасли Божественное вмешательство и ее характер. По случаю выздоровления королевы отчеканили памятные золотые медали. На аверсе лицо королевы изображено без каких-либо следов болезни; на реверсе – бросающая змею в огонь. Это отсылка к библейскому святому Павлу, укушенному змеей, после чего он также остался невредим (Деян., 28: 1–6): «Если Бог с нами, кто может быть против нас». [309]

Выздоровление королевы от оспы было воспринято как знак Божьей милости, как и ее якобы не обезображенное оспой лицо. Но похоже, что невредимое лицо Елизаветы было необходимым вымыслом. 27 октября де Квадра написал герцогине Пармской, что «королева встала из постели и лечит только отметины на лице, дабы избежать обезображивания», а в письме к Филиппу II в феврале следующего года он упомянул о том, как Елизавета уверяла своих советников, что у нее нет морщин, зато есть следы от оспы. [310] Однако в последующие годы был принят официальный рассказ о безупречной красоте Елизаветы и ее несравненном цвете лица; ее белую кожу воспевали в стихах, пьесах и изображали на всех парадных портретах. Елизавета понимала, насколько красота увеличивает ее власть. Королева должна была оставаться красивой и моложавой, невзирая на шрамы от оспы и влияние времени. Легенда ограждала королеву и от обвинений в прелюбодеянии, ведь следы от оспы часто путали со следами от сифилиса, в котором видели результат половой распущенности.

309

См.: Edward Hawkins, Augustus W. Franks, Herbert A. Grueber, Medallic Illustrations of the History of Great Britain and Ireland to the death of George II, in 2 vol. (London, 1885), I, 116, № 48. Хокинс датирует медаль 1572 г. Старки и Доран в каталоге датируют ее 1562 г., после первой и самой важной вспышки оспы у Елизаветы, что представляется наиболее вероятным. См.: Susan Doran (comp.), Elizabeth: The Exhibition at the National Maritime Museum (London, 2003), 85; W. K. Clay (comp.), Liturgies and Occasional Forms of Prayer set forth in the Reign of Queen Elizabeth (Cambridge, 1847), 516–518.

310

CSP Span, 1558–1567, 262–263; F. Chamberlin, The Sayings of Elizabeth (New York, 1923), 52, 54.

Возможно, именно из-за нежелания признать, что и ее лицо отмечено шрамами, Елизавета испытывала неприязнь к тем, чьи лица были обезображены оспой. Вместо того чтобы выказать сочувствие Мэри Сидни, которая ухаживала за ней, пока она болела, и в результате заразилась сама, Елизавета относилась к леди Сидни с презрением. Позже королева не скрывала своего отвращения к перспективе брака с герцогом Алансонским, также переболевшим оспой и, как и Мэри Сидни, обезображенным болезнью.

После того как королева выздоровела, Рождество и Новый год праздновали особенно весело и пышно. Каждый год в Уайтхолле двенадцать дней Рождества проводили в пирах и праздниках. Помимо банкетов и особых развлечений, в день Нового года по традиции королеве дарили подарки.

В том же 1563 году Кэт Эшли, попавшая в опалу из-за поддержки «шведской партии», подарила королеве дюжину носовых платков, расшитых золотой и серебряной тесьмой. Елизавета в ответ послала ей две позолоченные чашки, а также позолоченные солонку, ложку и перечницу. Подарки свидетельствовали о том, что королева по-прежнему привязана к своей воспитательнице. Дороти Брэдбелт, также впавшая в немилость, подарила Елизавете пару батистовых рукавов. [311] Кэтрин Ноллис не было в Уайтхолле на праздниках; судя по портрету, в то время она находилась на поздних сроках беременности. [312] Ее сын Дадли, последний из четырнадцати детей Кэтрин, родился 9 мая 1562 г., но через несколько недель умер. Кэтрин предстояло еще вернуться ко двору. Несмотря на траур, она послала королеве в качестве новогоднего подарка красивый ковер с золотой бахромой. [313] Обмен подарками происходил публично; относительно подарков для королевы существовали четкие указания в зависимости от ранга, статуса и пола дарителя. Герцог, маркиз, епископ или граф могли дарить цветной шелковый кошелек, в котором лежало 20–30 фунтов в золотых монетах, в то время как от архиепископа ждали 40 фунтов. Взамен королева дарила им серебряную позолоченную пластинку соответствующего веса. Фрейлины и придворные низшего ранга также дарили подарки. [314] Все полученные и подаренные подарки и пластинки заносились в особые списки, которые скреплялись королевской подписью; многие списки сохранились. Деньги передавались кому-либо из придворных высшего ранга; после того как королева осматривала другие подарки и одобряла их, их забирали камер-фрейлины. Особой популярностью пользовались роскошные рукава, которые привязывались к запястьям, красиво переплетенные книги, носовые платки, плоеные воротники и сумочки, наполненные ароматическими травами. Кроме того, дарили и сладости. Среди подарков, перечисленных в списках, значатся имбирные конфеты, марципановые фигурки, «пирог из айвы» и два «горшочка с вареньями». Дамы Елизаветы проявляли изобретательность в выборе подарка, ведь они лучше других знали, что королева любит и что ей нужно. Одни дарили дорогие ткани или белье, другие – пуговицы, пряжки, драгоценные камни или золотые кисти, которые потом пришивались к одежде. Елизавета славилась тем, что без конца теряла вещи или клала их не на место; фрейлин то и дело посылали искать пропавшие перчатки, кошелек, перо, украшенное драгоценными камнями, веер или другие украшения с одежды. Все потери должным образом отмечались Бланш Парри, хранительницей королевских драгоценностей; в одной сделанной ею записи значится: «Потеряно, со спины ее величества, 17 января [1568 г. ] в Вестминстере: один золотой наконечник шнурка, покрытый эмалью, с темно-красного платья… из наконечников двух видов потерян тот, что больше». [315]

311

TNA C 47/3/38.

312

P. Croft and K. Hearn, ‘Only Matrimony maketh children to be certain… Two Elizabethan pregnancy portraits’, British Art Journal, 3 (2002), 18–24.

313

TNA C 47/3/38.

314

См.: E. K. Chambers, The Elizabethan Stage, in 4 vol. (Oxford, 1923), т. I, 19.

315

Janet Arnold, Lost from Her Majesties Back, Costume Society Extra Series 7 (Wisbech, 1980), 36; John Stowe, Three fifteenth-century chronicles: with historical memoranda by John Stowe, the antiquary, and contemporary notes of occurrences written by him in the reign of Queen Elizabeth, ed. James Gairdner, Camden Society, is 3 (London, 1880), 123–125.

В начале января 1563 г. королева и двор переехали в Виндзор, так как в Лондоне вспыхнула эпидемия бубонной чумы, унесшая много

сотен жизней. [316] Прибегли к строгим мерам предосторожности. Запрещалось перевозить по Темзе в Лондон или из Лондона дрова и другие товары; уличенных в этом вешали без суда и следствия. Жителей Виндзора, получивших товары из Лондона, выселяли из домов, а их дома запирали. [317] Дополнительные меры предпринимались для безопасности королевы. При дворе объявили карантин; к королеве почти никого не допускали. Иностранных послов она принимала лишь через сорок дней после их прибытия в Англию. Анонимный хроникер Тюдоров писал о «великих стенаниях» во время болезни королевы и язвительно добавлял: «Ни один человек с уверенностью не знает, кто преемник; все спрашивают, кто чью сторону займет». [318]

316

Stowe, Three fifteenth-century chronicles, 127.

317

BL Add. MS 48023, l. 369.

318

Stowe, Three fifteenth-century chronicles, 123–125.

Глава 11

«Львы рыкающие»

В то время как Елизавета болела оспой, схватили трех заговорщиков – Артура Поула, [319] его брата Эдмунда и зятя Энтони Фортескью. Их арестовали, когда они пытались бежать во Францию, [320] и посадили в Тауэр. Их обвинили в заговоре «с целью низложить королеву, изменить состояние страны, добиться смерти королевы, поднять в стране мятеж и сделать королевой Англии Марию Стюарт». [321] На допросе они открыли участие в заговоре и Франции, и Испании. [322] Елизавета написала Филиппу и попросила, чтобы он либо приказал своему послу прекратить вмешиваться в дела Англии, либо отозвал его. [323] Тем временем де Квадру поместили под домашний арест.

319

В апреле 1561 г. Поула посадили в тюрьму Флит за связь с сэром Эдвардом Уолдегрейвом и сэром Томасом Уортоном и Гастингсом. Во Флите он пробыл недолго и, выйдя на свободу, вскоре снова начал плести заговоры.

320

Артур Поул имел притязания на престол как прямой потомок брата Эдуарда IV, герцога Гиза. Фортескью был дальним родственником королевы по материнской линии. Хотя первоначально они договорились поддерживать притязания на трон Артура, впоследствии их замысел изменился и они решили поддержать Марию Стюарт. TNA KB 8/40; CSP Span, 1558–1562, 262.

321

‘Special oyer and terminal roll and file Principal Defendants and Charges: Arthur Pole and others, high treason, conspiring to depose the Queen and to proclaim Mary Queen of Scots,’ TNA KB 8/40, BL Hardwicke papers 35831, l. 87.

322

F. Chamberlin, The Private Character of Queen Elizabeth, 51; Kristen Post Walton, ‘The Plot of the Devouring Lions: The “Divelish Conspiracy” of Arthur Pole and the Parliament of 1563’ (неопубликованное эссе); TNA KB 8/40; CSP Span, 1558–1562, 292–293.

323

CSP Foreign, 1563, 32.

Оспа, едва не стоившая Елизавете жизни, подтолкнула заговорщиков к действию. Хотя Поул и его сообщники раскрыли подробности заговора, они не признали себя виновными в государственной измене, утверждая, что не намеревались вторгаться в Англию с армией до тех пор, пока Елизавета не умрет. За несколько месяцев до того они совещались с Джоном Престоллом, известным католиком-некромантом, оккультистом и алхимиком, который обитал неподалеку от двора; он заверил их, что к тому времени, как их замысел осуществится, Елизавета уже умрет. [324] В феврале следующего года их судили, признали виновными в государственной измене и приговорили к казни. [325] Елизавета отменила смертный приговор, и они оставались в Тауэре до самой смерти в 1570 г.

324

F. Chamberlin, The Private Character of Queen Elizabeth, 51; TNA KB 8/40; CSP Span, 1558–1567, 259–260.

325

TNA KB 8/40.

После резни в Васси, случившейся в том же году, во Франции началась гражданская война. Гугеноты под предводительством принца Конде и адмирала Колиньи просили Англию поддержать их против Гизов, родственников Марии Стюарт. [326] Вначале Елизавета не хотела вмешиваться, но ее убедил Дадли, стремящийся вернуть доверие протестантов после своей неудачной попытки заручиться поддержкой испанцев и католиков, чтобы жениться на Елизавете. [327] Заговор «львов рыкающих», как назвал его Сесил, поддержал герцог Гиз; он стал последней каплей, побудившей Англию поддержать французских протестантов против Гизов. [328] В октябре 1562 г. англичане послали во Францию армию в 6 тысяч человек под командованием брата Роберта Дадли, Эмброуза Дадли, графа Уорика. Письмо к Марии Стюарт, которое писала Елизавета, когда заболела оспой, было попыткой оправдать английскую интервенцию против французской родни ее кузины. После того как Елизавета выздоровела, созвали парламент, чтобы собрать средства на содержание армии во Франции и оборону Ньюхейвена. В повестку дня также включили вопрос о престолонаследии и особенно о браке королевы. [329]

326

J. H. M. Salmon, Society in Crisis: France in the Sixteenth Century (New York, 1975); Nicola M. Sutherland, The Massacre of St Bartholomew and the European Conflict, 1559–1572 (London, 1973); Nicola M. Sutherland, The Huguenot Struggle for Recognition (New Haven, Conn., 1980).

327

W. T. MacCaffrey, ‘The Newhaven expedition, 1562–1563’, Historical Journal, 40 (1997)? 1–2.

328

Wright (comp.), Queen Elizabeth and her Times, I, 127.

329

AGS E 816, l. 43, перевод см.: CSP Span, 1558–1567, 269.

В одиннадцать часов во вторник 12 января величественная процессия проследовала из Уайтхолла в Вестминстерское аббатство. [330] Улицы были чисто выметены и посыпаны свежим песком. Елизавета в своей парламентской мантии из красного бархата, подбитой белым горностаем в черных пятнах, прибыла в карете; по бокам ее охраняли джентльмены-пенсионеры в красных мундирах. За каретой следовал Роберт Дадли, главный конюший; он вел в поводу запасную лошадь королевы. За ним попарно верхом ехали фрейлины. [331]

330

BL Cotton MS Titus F I, l. 59.

331

Ibid., l. 59–60v, 65–75v.