В постели с наставником

Гиффорд Блайт

— То, что ты сделала… Это противоестественно.

— Я не сделала ничего, о чем нельзя признаться на исповеди, — отрезала она. — В отличие от твоих делишек с овцами.

Смешное и нелепое обвинение, но он был слишком зол, чтобы смеяться.

Овцы никогда его не прельщали.

Она принялась мерять шагами комнату. При других обстоятельствах его позабавила бы эта пародия на его собственную учительскую манеру ходить при разговоре.

— Я хочу получать знания, хочу путешествовать. Что здесь противоестественного? Почему

я должна мириться с тем, что все, кому не лень, решают за меня, что можно, а что нельзя, только потому что по воле случая я уродилась женщиной?

— Господь сотворил тебя женщиной не случайно. У тебя свое предназначение.

И оно заключается в том, чтобы лежать подо мной. Ни о чем другом наедине с нею, когда напротив призывно маячила его узкая кровать, он попросту не мог думать.

— Какое, скажи на милость? Быть приманкой для любого прохожего, которому спьяну может взбрести в голову поцеловать меня или сотворить чего похуже?

Краска стыда залила его лицо при воспоминании о том, как они приставали к уличной женщине. Неудивительно, что ее вывернуло наизнанку.

— Я своими руками сверну шею любому, кто посмеет тебя тронуть.

Ее лицо смягчилось.

— Спасибо.

Никогда еще она не выглядела так женственно.

Глотая воздух, он попытался собраться с мыслями и понять, как поступить дальше. Он сам привел сюда Маленького Джона. Ответственность за парнишку — нет, за девчонку — лежала на нем одном. Не только она окажется в опасности, если правда выплывет наружу, но и все, чего он с таким трудом добивался долгих семь лет — уважение коллег, общежитие, его ученая степень.

Расставание будет тяжким, но она должна уехать. Немедленно.

— Ты сказала, что ты сирота. Это тоже ложь?

Она замялась.

— У меня есть сестра. Я, кажется, говорила.

Прекрасно. Будет, кому ее сбагрить.

— И тебе не пятнадцать, так?

— Семнадцать.

— Господи, я слыхал от тебя хоть слово правды? — Горло мучительно сжалось. Джон, к которому он относился, как к брату. Джон, с которым он делился тем, что не рассказывал никому. Ни родным, ни друзьям, ни, тем более, женщинам.

— Я не лгала о том, что хочу учиться. — Она посмотрела ему в глаза. — И о том, что буду тебе преданным другом — тоже.

Дружба. Ничего не скажешь, занятное словцо для описания их отношений. А ведь он просил Маленького Джона не разбрасываться обещаниями.

— Я верил тебе. Я рассказывал тебе вещи, которые не доверял никому. А ты лгала мне.

— О том, кто я есть, и только.

— По-твоему, этого мало? Да это самое важное в жизни мужчины — то, кто он есть! Но ты ведь у нас не мужчина, верно? Почем тебе было знать.

Настал его черед нервно расхаживать по комнате. Ради всего святого, что могло сподвигнуть ее на подобный шаг? Может, она сумасшедшая?

— Тебя что, дома били? — Вот единственное оправдание ее поступка. Он, не понаслышке знавший, что такое побои,

не отдаст ее в руки каким-нибудь извергам.

— Что ты, никогда! — Его предположение шокировало ее. — Но они хотели, чтобы я была, как все нормальные женщины, а я не могу. Не получается у меня, хоть убей.

Этот мучительный опыт был хорошо знаком и ему самому. Он знал, как это тяжело — пытаться сотворить из себя то, кем ты быть не можешь. «Ты когда-нибудь хотел невозможного?» — однажды спросил он Маленького Джона. Похоже, ответом было «да».

Он схватил ее за плечи и затряс, чтобы из ее головы выветрилась вся эта блажь.

— Думаешь, мужчинам неведом страх? Думаешь, нам не надо бояться тех, кто сильнее и больше?

— Но не всех мужчин в целом.

— Ни черта ты не смыслишь. Послушай меня, Джон, или как там тебя кличут на самом деле… Если в тебе есть хоть капля ума, то за время, пока ты жила среди нас, ты должна была понять, сколь много обязательств лежит на наших плечах.

Закусив губу, она отвернулась, и он еще раз хорошенько встряхнул ее.

— Ты поняла или нет?

Она сердито воззрилась на него и кивнула. Огонь в ее взгляде опалил его, и ладоням, которыми он все еще сжимал ее плечи, тоже стало жарко.

— И чтоб ты знала. Мужчинам нельзя, просто немыслимо даже думать о том, чтобы заниматься всяким непотребством друг с другом!

Он отдернул руки и выпрямился. Тошно было смотреть на нее, на себя самого.

— Но ведь ничего не было! — воскликнула она с упрямством Маленького Джона. Он видел — она свято верит в то, что он должен простить ее, как, очевидно, всю жизнь прощали ее родные. Ее не били, о нет. Ее избаловали донельзя. — Все обошлось. Мы… ты… Я же не мальчик, а женщина.

— Обошлось? Думаешь, я забуду, как ты держала меня за идиота? — Он и был идиотом, не заметив у себя под носом девчонку. А когда заметил, чуть было не потерял рассудок от похоти. — И когда ты собиралась прекратить этот цирк?

— Никогда! — выкрикнула она.

Наступила тишина. Он ошеломленно молчал.

А потом она зарыдала, судорожно глотая воздух и всхлипывая так горько, так надрывисто, что у него дрогнуло сердце.

— Я думала… — слова с трудом прорывались сквозь рыдания, — я думала, у меня получится притворяться вечно.

Да, из-за нее его мир полетел вверх тормашками. Но, покуда он скрывает свою боль, внешне его жизнь никак не изменится. Она будет развиваться в привычном ключе, какие бы страсти не кипели у него внутри. А вот жизнь этой девочки — если ее тайна выплывет наружу — окажется неминуемо разбита. Все, что было дорого Маленькому Джону, все его надежды и чаяния — все пойдет прахом.

Он шагнул к ней и, когда она испуганно отпрянула, замер на месте. Ясно. Теперь она боится его — несмотря на то, что столько времени прожила с ним в тесном соседстве. Впрочем, жила она под видом Джона, а тому опасаться было нечего.