В постели с наставником
Шрифт:
— У тебя была мать. Наверняка она чему-то тебя учила.
— О, да. — Например тому, что у женщины, какой бы она ни была, в жизни есть одно-единственное предназначение: выйти замуж. Сама по себе женщина никто. Ее господин — мужчина. И он волен распоряжаться ею, как вздумается. — Только ее уроки мне не нравились.
Он долго молчал. Потом медленно произнес:
— Думаю, пора тебе рассказать о своей семье. — И, прислонившись к стене у окна, в ожидании скрестил на груди руки.
Она вздохнула. Никуда не денешься, придется
— Муж моей матери умер.
Это была правда. Уильям де Вестон действительно был женат на ее матери и действительно умер, однако на грани нищеты они оказались из-за смерти другого человека — ее настоящего отца, короля Эдуарда III.
— Мы жили в маленьком доме в деревне, — продолжала она, следя за его глазами и подбирая слова так, чтобы не возникло лишних вопросов. Пусть думает, что ее отец был купцом или мелким рыцарем. Сыновья знати редко учились в университете. — Меня воспитывали не особенно строго, и потому реверансам и прочим женским штучкам я оказалась не обучена.
— У нас дома они тоже без надобности, — невольно улыбнулся он, но глаза его по-прежнему горели сердитым огнем.
Что за женщина его мать?
— Когда моя сестра вышла замуж, нас… то есть, меня поселили во владениях родни ее мужа.
— Как бедную родственницу, значит. — Он понимающе кивнул. По-прежнему полагая, что ее мать умерла, он, слава богу, не заметил, как она оговорилась. — А что твоя сестра? Она-то не против быть женщиной?
— О, нет. В этом она как раз преуспела. — Прекрасная Солей, которая всем своим существом излучала женственность, которая привлекала мужское внимание, где бы ни находилась, была вполне довольна своей принадлежностью к слабому полу и умела пользоваться его преимуществами. — Но я так жить не хочу.
— Что значит не хочешь? — Глаза его безжалостно сверкнули. — По-твоему, нам позволено выбирать судьбу на свое усмотрение, как овощи на рынке? Правила в этом мире устанавливает Господь, а не люди, и если он поместил твою душу в женское тело, значит у него были на то свои причины, нравится тебе это или нет.
Она вспыхнула.
— Тогда в проигрыше оказались мы оба. Ничему из того, что положено знать женщине, я не смогла научиться, как ни старалась. Я не умею ни шить, ни танцевать, ни заботиться о людях. — В ее представлении это были основные женские занятия. Она перевела дух и снова бросилась в атаку, спеша высказаться, покуда он не перебил ее. — И да, я все еще дышу, но с каждым вздохом понимаю, что хочу от жизни другого. Чего-то большего. Чего-то настоящего.
Разволновавшись, она повысила голос. Дункан, напротив, казалось, остыл. Протянув руку, он ласково коснулся ее щеки — еще недавно он потрепал бы ее по макушке или шутливо ткнул кулаком в плечо, — и в глазах его тоже была ласка.
— Чего же ты хочешь, Маленькая Джейн? К чему ты так упорно стремишься?
Она открыла рот, но не сразу нашлась с ответом.
— К свободе, — молвила она наконец.
— Но ты и так свободна! Ты благородного происхождения. Семья твоя не из простых. Даже для меня это очевидно.
— Послушать тебя, так я свободна только потому, что не серв. Но что такое женская доля? Сплошные заботы, обязанности да предписания — и ничегошеньки больше. Я хочу настоящей свободы, той, которая есть у мужчин!
Он посмотрел на нее с щемящей нежностью.
— Глупышка моя, ты столько времени провела среди нас, но так и не поняла, сколь тяжело бремя ответственности, которое лежит на мужских плечах.
— Это совсем другое, — ответила она запальчиво, но уже менее уверенно. — Посуди сам, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. — Удивительно, но это была правда. — Однако стоило тебе узнать, что я женщина, как ты мигом расхотел говорить со мной на философские темы. Ты думаешь, будто все изменилось.
— Но все действительно изменилось, и в первую очередь ты!
Джейн сделала глубокий вдох. Чем сильнее она волнуется, тем заметнее выпячиваются ее женские черты. Взяв себя в руки, она заговорила с рассудительностью Маленького Джона:
— Изменилось только одно. То, как ты воспринимаешь меня у себя в голове. Скажи, ты помнишь нашу первую встречу?
Оба они улыбнулись, вспоминая, как встретились на обочине дороги, и в его улыбке она разглядела некоторое сожаление. Он ни за что не предложил бы подвезти ее, если бы знал, кто она на самом деле.
— Помню. Особенно, как ты шлепнулась на зад от испуга.
— А мне запомнилось, как ты разозлился, когда я посчитала тебя деревенщиной.
— Еще бы не злиться. Нельзя судить о человеке по тому, откуда он родом.
— Но ты сейчас делаешь то же самое. Ты забыл все, что знал о Маленьком Джоне, и судишь обо мне по своим предрассудкам о женщинах, таким же обидным и несправедливым, как мое первое впечатление о тебе.
Он криво усмехнулся и блеснул глазами, признавая, что в этом споре она его обошла.
— Надо отдать тебе должное — мозгов у тебя поболее, чем у многих.
Она улыбнулась.
— Значит, мне можно дискутировать на философские темы?
— Если признаешь, что мужчинам тоже нелегко живется, — вздохнул он.
Она наморщила нос.
— Вольнее, чем женщинам!
— В чем-то, да не во всем.
Она во все глаза смотрела на его серьезное, улыбающееся лицо. Связанный незримыми путами долга, Дункан, несомненно, был не более свободен, чем она сама. Жизнь навязала ему множество обязательств — от будущего общежития до необходимости склонить на свою сторону парламент и вызволить отца, — и он взвалил их на себя, как и положено настоящему мужчине, даже не помышляя о том, что от каких-то из них можно отказаться.