В постели со Снежной Королевой
Шрифт:
— Что — я?
— Ничего… — угрюмо произнес он. — Мало того, что оказалась замужем, так еще какие-то бывшие женихи… Ну, а этому Борису что от тебя надо?
Алена пожала плечами. Потом сказала равнодушно:
— По-моему, Калерия Львовна хочет его женить. Вспомнила обо мне… Решила, что я наилучший вариант. Особенности человеческой психологии — раньше она меня отвергала, а теперь лучше меня никого не видит!
Они помолчали.
— Рома…
— Что?
— Рома, расскажи мне о ней. О Вике.
— Зачем? — мрачно отозвался он.
— Затем, чтобы я ничего не
— А ты мне, ты — все рассказала?
— Все. Больше никаких женихов не будет…
Селетин подошел к окну, посмотрел на засыпанный снегом парк. Потом сказал, не поворачиваясь:
— Что тебя интересует?
— Вы… вы долго прожили вместе? — нерешительно спросила Алена.
— Достаточно долго. Четырнадцать лет.
— Четырнадцать! — ахнула Алена. Эта цифра показалась ей огромной.
— Я любил ее. Не верь этому дураку… — с трудом произнес Роман. — Не было у меня никаких любовниц — это все фантазии моей дражайшей тещи…
— Зачем же Вика тогда наложила на себя руки?
— Я не знаю. Она была очень славным созданием. Славным и… и слабым. В общем, официальная версия, что самоубийство произошло на нервной почве, вполне меня устраивает. Она могла плакать, если долго идет дождь. Если ей казалось, что кто-то недобро посмотрел на нее, она потом неделю могла себя изводить, думая, что же в ней не то… А в декабре ей всегда было скверно. Декабрь — самый темный месяц в году. Вике всегда не хватало солнца. А вот летом у нее всегда было прекрасное настроение. Она тогда могла рассмеяться из-за любого пустяка!
— Бедная… — прошептала Алена. — Ты… ты ее кому-нибудь показывал?
— Она ходила к психотерапевту, но ничего особенного тот не обнаружил. Обычная сезонная депрессия. В декабре бывает у многих. Поэтому всех так поразило, что она решила уйти из жизни. Никто не ожидал…
«Атараксия! — вспомнила Алена странное слово. — В наше время никак нельзя без нее! Если бы Вика знала про атараксию…»
— Может быть, у Вики были неприятности на работе?
— Она не работала. Несколько лет назад окончила курсы ландшафтного дизайна — вот и все. Я не заставлял ее ничего делать, она была абсолютно свободна.
— А дети? — спросила Алена. Об этом она не могла не спросить. Селетин нахмурился, но тем не менее ответил довольно спокойно:
— Детей она не хотела. Не хотела — и все. Ни ее, ни мое здоровье тут ни при чем.
— А ты?
— Что — я?
— Ты хотел детей?
— Какая разница… — пробормотал он, продолжая смотреть в окно. — Теперь уже нет смысла все это обсуждать.
— Теперь все ясно, — сказала Алена. — И ты стал приходить в этот парк каждые выходные!
— Глупо как-то… — неохотно согласился он. — Я ведь и уехал отсюда потому, что хотел забыть о прошлом. Уехал, но все время возвращался! Сидел здесь, у пруда, — сам не знаю почему! И что самое странное — даже голову боялся повернуть в сторону этих окон. Мне казалось, что если я посмотрю — то увижу в окне ее. Вику…
У Алены холодок пробежал между лопаток.
— А в конце декабря, когда прошел ровно год после ее смерти, я все-таки взглянул на окна. И мне показалось, будто я увидел чей-то силуэт… —
— А в твоей бывшей квартире — я.
— Да, ты. Я сначала даже твоего лица не увидел. Так странно: смотрел — и не видел. А потом ты стала играть на рояле, и у меня в душе что-то перевернулось. Все-таки музыка, она… Ну, да ты знаешь!
Алена подошла к нему сзади, обняла. Но он не отозвался — неподвижный, холодный, окаменевший, все продолжал смотреть на зимний парк.
— Я пойду, — сказал он тихо.
— Куда?
— Домой. Я позвоню тебе. Завтра.
— Рома, миленький, прости меня! — взмолилась она, корчась изнутри от нестерпимой жалости — к нему, к бедной Вике, ко всему миру.
— Все хорошо, ты ни в чем не виновата. Просто…
— Хочешь, я тебе сыграю?
Он повернулся. Его глаза были странно серьезны, неподвижны.
— Не надо. Ты ведь не хочешь, чтобы я заплакал? По-моему, нет ничего хуже, когда мужчины плачут.
И он ушел.
Оставшись одна, Алена принялась обходить квартиру. Прикасалась к стенам, к дверным ручкам — точно слепая… Теперь, когда стало окончательно ясно, что Виктория была женой Романа (боже мой — целых четырнадцать лет!), что она действительно жила здесь, и самое главное — умерла, Алена чувствовала себя совсем растерянной.
Дурак Бугров назвал Рому Синей Бородой! Нет, а Калерия-то Львовна… Ведь обещала, что Борису — ни словечка! А Рома…
Алене было так жаль Селетина, что у нее просто сердце разрывалось. И она еще посмела затеять это глупое расследование, втянуть совершенно посторонних людей… Все для того, чтобы вновь вытащить на свет божий чужую боль!
Она включила телевизор — чтобы хоть как-то отвлечься.
— …но заместитель министра так и не сумел объяснить, откуда у его жены недвижимость в Подмосковье. Мы провели собственное расследование, и наша съемочная группа выяснила следующее… — вешал с экрана правдолюб Никита Ратманов. Некоторое время Алена внимательно слушала его. Ратманов — бритый, в огромных очках, был очень некрасив, но тем не менее обладал «обаянием интеллекта», как сказала бы Сима. Он разоблачил замминистра с женой, потом министра, потом пошел еще выше…
— Господи, и как только не боится! — усмехнулась Алена и выключила телевизор.
Села за рояль, хотела сыграть «Фантазию» Шумана, но тут ее поразила новая, неожиданная мысль, которая до того просто не приходила в голову.
А что, если Селетин сам себя обманывает? И вовсе не ее, Алену, он любит, а Вику, свою покойную жену? А Алена — лишь некая ее замена, проекция, голограмма, оказавшаяся именно там, где он привык видеть Вику?..
Она вскочила и подошла к зеркалу. Темные волосы, светло-карие глаза, строго сжатые губы… Безусловно, на Вику она не была похожа. Ни одной общей черты, ничего общего! Алена хорошо запомнила тот портрет на векшинском кладбище — портрет безмятежно улыбающейся женщины с васильковыми глазами. Да и судя по рассказу Селетина, Вика была женщиной эмоциональной, с часто меняющимся настроением, могла легко заплакать, легко рассмеяться.