В позе трупа
Шрифт:
Увидев внизу свою фамилию и место, оставленное для подписи, Анцыферов все понял мгновенно. Он даже не стал вчитываться в текст самого постановления. Легонько, будто в самой бумаге таилась опасность, Анцыферов отодвинул листок от себя подальше.
— Ты, Паша, очень хорошо все изложил. Мне нравится.
— Старался.
— Даже перестарался немного, — усмехнулся Анцыферов. — Я не могу подписать эту бумагу. Я недостаточно знаком с делом. Ты ведь во всем разобрался? И пришел к выводу, что этого человека можно отпустить?
— Как скажешь, Леонард.
— Ну,
— Хорошо, — Пафнутьев помолчал, все с тем же сонным выражением глядя в окно, потом взял листок с постановлением и вышел.
Вернувшись в кабинет Дубовика, он решил провести с Амоном еще одну маленькую провокацию. В целлофановый пакет, куда были сложены отобранные при задержании вещи Амона, он положил и фотографию Цыбизовой, тот самый снимок, который сохранился у Зомби. Что-то подсказало ему такую затею, что-то толкнуло под руку, когда он смотрел, как Худолей вертится вокруг Амона, пытаясь сфотографировать его во всех мыслимых и немыслимых поворотах. Амон пытался отворачиваться, опускал голову или, наоборот, поднимал ее к потолку, но это нисколько Худолея не останавливало, он продолжал щелкать, невзирая на свирепые гримасы, которыми Амон пытался отпугнуть эксперта.
И наконец не выдержал.
— Начальник! — закричал Амон. — Что происходит? Убери от меня этого человека! Сколько можно фотографировать?!
— В газетах напечатаем, по телевизору покажем, — усмехнулся Пафнутьев. — Пусть все знают, какой ты красивый, какой ты гордый, — последние слова Пафнутьев произнес с явным акцентом.
— Нехорошо шутишь, начальник.
— Как умею. — Пафнутьев сделал знак Худолею и, выйдя вслед за ним в коридор, вручил ему фотографию Цыбизовой. — Вложишь в блокнот Амону. Пакет с его вещами должен быть опечатан, понял? При Амоне вскроешь, чтобы было впечатление неприкосновенности его вещей, дескать, никто к ним даже не притрагивался.
— Ты что, отпустить его хочешь?
— Анцышка требует.
— Пошли его подальше.
— Послал. Не понимает.
— Что мне делать?
— Снимай. Побольше снимай. Кто бы ни появился в кабинете, по какому бы вопросу ни зашел — снимай. И еще — отпечатки пальцев сними с него по полной программе! Понял? Отпечатки всех его двадцати пальцев должны быть в деле.
— Ну ты, Паша, даешь! Скажи еще, чтоб с двадцать первого пальца тоже отпечаток снять!
— Если сможешь — давай. Не возражаю. Амону это понравится.
— Ну ты даешь, — смешался Худолей и даже, кажется, покраснел, что бывало с ним чрезвычайно редко. Он вернулся в кабинет Дубовика минут через десять, торжественно неся на вытянутых руках тощеватый целлофановый пакет с вещами, отобранными у Амона при задержании в ресторане. Чувствуя к себе общее внимание, Худолей прошел к свободному столику, не торопясь уселся за него, водрузил в самый центр пакет. Амон наблюдал за ним внимательно и подозрительно. Взяв из стола ножницы, Худолей срезал верх пакета и все содержимое вытряхнул на стол.
— Пиши
— А что писать, начальник? — Амон растерялся. Видно, нечасто приходилось ему брать в руки нечто пишущее.
— Я, такой-то и такой-то, житель гор или долин, не знаю я, какой и чей ты житель… Сегодня получил изъятые у меня вещи… Так, ставь двоеточие… Будем перечислять твои вещи, чтоб потом в суд на нас не подавал из-за пачки сигарет.
— Обижаешь, начальник. — Амон укоризненно посмотрел на Дубовика. — Я тебе целый блок подарю, если хочешь.
— Здесь вы все щедрые, а стоит вам за порог выйти, все… Ищи-свищи!
Пафнутьев показывал полнейшее безразличие к происходящему. Он подсел к телефону, отвернулся к окну и затеял с кем-то долгий, вязкий разговор. Время от времени он только ронял какие-то пустоватые, глуповатые восклицания: «Не может быть!», «А ты?», «А он?», «Ну и что? А дальше…», «Ну ты даешь…» Амон вначале прислушивался, но потом бросил, потому что писать, слушать подсказки Дубовика и прислушиваться к телефонному разговору он попросту не поспевал.
— Пачка сигарет «Мальборо»… — диктовал Дубовик, вертя перед глазами яркой коробкой. — Початая… Пиши — початая. А то будешь потом говорить, что у тебя следователи пачку самовольно открыли, по сигаретке выкурили… Пиши, пиши. Идем дальше… Зажигалка… Одноразовая… Газовая…
Амон с усилием выводил на бумаге слово за словом, шевеля губами и морща лоб. В это время к нему опять подошел Худолей и принялся, не обращая внимания на Дубовика, мазать Амону пальцы, снимать отпечатки, у него что-то не получалось, он все повторял сначала.
— Продолжим, — сказал Дубовик, убедившись, что Худолей проделал все свои процедуры.
— Начальник, я уже не могу, — взмолился Амон. — Нету сил…
— Найдутся, — спокойно ответил Дубовик. — Пиши… Кошелек… Кожаный, на «молнии»… Деньги в сумме двадцать семь тысяч рублей… Все деньги?
— Все, начальник, все… Могли бы и себе забрать эту мелочь.
— Мелочь не берем, мелочь хозяевам возвращаем, — Дубовик не забывал время от времени слегка покусывать Амона, представляя, как с каждым его словом тот вскипает гневно и оскорбленно. — Написал? Правильно, двадцать семь тысяч. Как раз на бутылку водки.
— Не пью, начальник!
— Это хорошо, — похвалил Дубовик. — Значит, долго жить будешь. Пока не помрешь.
Амон протяжным взглядом посмотрел на Дубовика, что-то решил про себя, вздрогнули его маленькие бугристые желваки, и он снова склонился над бумагой.
— А я не собираюсь помирать, — проворчал он уже про себя.
— Правильно делаешь. Ты еще молодой. У тебя вся жизнь впереди. С тобой еще много чего случится.
— А чего со мной случится?
— Мало ли… Влюбишься, например, в красивую девушку, женишься, детей заведешь, потом внуки пойдут, правнуки… Пиши… Фотография девушки, — Дубовик повертел перед глазами снимок, — без подписи. — Небрежно бросив снимок на стол, он взял блокнот, начал внимательно рассматривать его, заглядывать во все кармашки и отделения.