В провинции
Шрифт:
— Что это за проекты? Говорите! — закричали со всех сторон.
— Я не мастак говорить, — отшутился ксендз. — И хотя мне понятны и весьма любезны эти планы, боюсь, что не сумею толково вам изложить их, попросим-ка лучше нашего пана Топольского.
Болеслав рассмеялся.
— Отец настоятель, — сказал он, — я вижу, вы хотите из меня сделать Цицерона!
Несколько человек засмеялись, другие стали просить, чтобы Болеслав поскорей рассказал, что же они такое с ксендзом придумали для общей пользы.
— Что ж, извольте, — просто ответил Топольский, — я охотно выскажу свои соображения. По-моему, нам нужно, очень нужно достичь двух вещей: повысить просвещенность
— Какими же средствами, по-вашему, мы должны избавляться от этих недугов? — ехидно осведомился поверенный графини, щеголь во фраке, стоя за спиной своей госпожи.
— Я не претендую на истину, а лишь высказываю предложение, — спокойно пояснил Болеслав. — Просвещенность повысится, если мы откроем в складчину общественную библиотеку, для нас, людей более просвещенных, а для крестьян — школу. А вот для развития хозяйства, промышленности, торговли, кредитоспособности, так как все это взаимосвязано, нужно покупать наиболее совершенные сельскохозяйственные машины, привести в порядок наши дороги, построить кое-где в округе необходимые и экономически выгодные фабрики.
— Ого! Куда хватили! — воскликнул поверенный.
— А я совершенно согласна с паном Топольским, вмешалась в разговор графиня.
Поверенный низко поклонился и умолк.
Кое-кто готов был возразить Топольскому, но после вмешательства графини промолчал. Остальные стали бурно обсуждать предложение Болеслава. Неожиданно поднялся старый оригинал пан Томаш.
— Досточтимый пан Топольский, — обратился он к Болеславу. — Много сказано, но мало понято. Слышали звон, да не знаем, где он. Растолкуйте нам ясно и просто, что надо делать. Нам ведь все разжуй да в рот положи.
Он лукаво улыбнулся и указал глазами на кучку расшумевшихся соседей, давая понять, в кого метил.
— Что ж, — с жаром произнес Болеслав, который, по мере того как оживлялась обстановка, все увлеченнее излагал свои планы. — Первым делом, нужна общественная библиотека…
— Позвольте! Что это такое! Зачем она нам и на что мы ее откроем? — прервал один из арендаторов.
— Сейчас объясню, — ответил Болеслав и кратко и ясно изложил цель и смысл своего предложения.
Когда он кончил, снова все страшно расшумелись. Одни пылко поддерживали проект, горячо аплодировали ему, другие тихо ворчали, что это попусту выброшенные деньги в такие тяжелые времена, третьи вполголоса советовались друг с другом.
Снова в разговор вмешалась графиня:
— Я считаю этот проект нужным и легко выполнимым. Мне доводилось видеть такие заведения в других уездах; они, по-моему, весьма способствуют просвещению. Я от всего сердца поддерживаю план пана Топольского и советую вам поступить так же. Надеюсь, господа, вы позволите мне участвовать в этом предприятии, а так как библиотека и впредь будет существовать на общественные сборы, я буду ежегодно жертвовать сумму вдвое большую, чем все остальные участники.
— Графиня, вы удивительно великодушны! — воскликнул поверенный фальшивым голосом.
— Графиня поступает как истинная патриотка и человек щедрый, — возразил Болеслав, с уважением поклонившись знатной даме.
Сила влияния женщины умной и богатой столь велика, что после слов графини все ворчуны тут же замолчали, убежденные в том, что раз такая особа считает что-то правильным, то наверняка так оно и есть.
Почему же богатые и знатные женщины так редко используют свое влияние? Почему им так редко свойственны гражданские чувства? Почему они уклоняются от столь легкой выполнимой и высокой задачи? Мужчина и со скудным состоянием
Предубеждение к женщине всегда будет служить ей преградой. Рассуждай она умнее всех, ее и слушать не станут, ухмыльнутся и скажут: «Что с нее взять? Баба — она баба и есть!»
Иное дело — женщина богатая. «Богатая — значит, светская! Светская — значит, умная!» — в простоте душевной решают люди, а если они однажды убеждаются, что эта светская и умная женщина по-настоящему добра и не кичится богатством, то она может воздействовать на них как захочет — словом или примером, обаятельной улыбкой или просто дружеским рукопожатием. И совсем не нужно богатой женщине для этого тратить большие деньги или отказываться от привычных удовольствий, путешествий, нарядов, увеселений; нужно только, чтобы наряду с этими любимыми привычками и пристрастиями она еще была увлечена какой-нибудь возвышенной идеей и находила радость в ее осуществлении.
Если бы богатые женщины осознали всю красоту и значительность звания «гражданин», если бы богатство служило им пьедесталом, на возвышении которого они могли бы себя увенчать этим драгоценным и славным именем, тогда всем нам было бы легче достичь желаемой цели.
Предложение открыть библиотеку на пожертвования общественности приняли, одобрили и признали очень разумным и выгодным, хотя пришлось некоторое время поспорить с теми, кто возражал, ссылаясь на тяжелые времена. Старик Сянковский предложил:
— Через неделю, в день святой Елизаветы, королевы венгерской, именины моей жены. Приезжайте все ко мне в гости, там заодно соберем деньжата и вручим их нашему дорогому кассиру пану Топольскому. Пусть они с отцом настоятелем да паном лекарем подберут да закупят подходящие книги.
— Вот это славно! Мы с радостью! — закричали все.
Ксендз сделал знак Сянковскому, чтобы тот пригласил и графиню.
Старик смешался, погладил лысину и растерянно уставился на знатную даму. Наконец он решился, шагнул к ней и произнес:
— Ваша милость, не погнушайтесь и вы моей скромной хатой, я, слуга ваш покорный, арендую имение лет этак с десяток…
— С удовольствием приеду поздравить пани Сянковскую, — с готовностью ответила графиня. — И приму участие в собрании наших дорогих соседей.
Она подала руку старику, и тот, взяв ее кончиками пальцев, запечатлел на ней звонкий поцелуй.
— Как она мила, наша графиня! — зашептались все.
Потом ксендз завел речь о народной школе и, как духовная особа, сказал несколько слов о христианской обязанности учить слову Божьему бедных братьев. Болеслав горячо поддержал ксендза и высказался с гражданской точки зрения, проникновенно доказывая, как важно просвещать народ и какое огромное значение для всей нации имеет этот, считаемый низшим общественный слой. Говорил Болеслав со свойственной ему простотой, речь его была ясной, краткой, осмысленной, лишенной всякого пафоса и вычур, но глаза у него при этом светились энтузиазмом и глубокой убежденностью. Оратора часто прерывали то возгласами одобрения и согласия, то недоверия и недовольства, Болеслав убеждал, приводил факты, и видно было, что он всю душу вкладывает в свои слова. Только однажды во время запальчивого спора он вдруг запнулся, опустил глаза, и его губы слегка дрогнули. Это случилось, когда он случайно встретился глазами с Винцуней, которая смотрела на него в упор с явным обожанием и щемящей грустью…