В провинции

Ожешко Элиза

Во всем, что она умела, подобно тому как в набожности, проявлялась ее буйная, не знающая удержу фантазия, которая стремилась найти свой идеал, но, найденный, он бывал сведен на землю, воплощенный, обретал земные пристрастия и превращался из божества в идола, из идеи в страсть.

Все это были видимые проявления ее натуры, она их ни от кого не скрывала, наоборот, всячески выставляла напоказ, движимая желанием выразить то, о чем думает и что чувствует.

А вот дальше начиналась таинственная бездна, потемки, в которых мудрено было глазами смертного что-нибудь увидеть.

Пани Карлич любила лишь раз в жизни, но влюблялась тысячекратно.

Ее первая

любовь, глубокая и беззаветная, была омрачена изменой; после этого у нее бывали только увлечения. Их было так много, как летом бабочек на лугу. Увлечения эти приходили и по одному, и по два, и по три, и даже по нескольку сразу. Одно посильнее, другое послабее, и различие между ними было ничуть не больше, чем между ярко-алыми или лазурными тропическими бабочками и их северными бледно-желтыми или бледно-голубыми сестрами.

Ее очень юной выдали замуж, и очень юной она овдовела; независимая, богатая, она сделалась героиней нескольких бурных романтических историй, которые нанесли немалый урон ее доброму имени и сильно пошатнули ее престиж в обществе. Поговаривали, будто очаровательная вдова потеряла голову от любви, но на самом деле ее тогдашние чувства были не чем иным, как тропическими бабочками с пурпурными крыльями.

Далеко ли заходила в своих многочисленных увлечениях эта красивая женщина? Переступала ли она границы дозволенного в своих внезапных прихотях, безумствах, страстях? Никто того достоверно не знал, и все, что толковали об этом люди, было лишь домыслами, которые в равной мере могли оказаться и правдой, и клеветой.

Это уже была заветная область ее существа, не освещаемая ни одним лучом света Божьего, область таинственного мрака, где блуждают неподвластные разуму инстинкты, неистовствуют не сдерживаемые волей страсти; увлечения эти вспыхивали внезапно, точно блуждающие огоньки на кладбище, что летают, потрескивая и сталкиваясь друг с другом, потом гаснут, потом вновь загораются. Пани Карлич этими огоньками не слишком дорожила, никогда их сама не зажигала, но и не гасила. Вспыхнут? Хорошо! Погаснут? Тоже хорошо! Когда они гасли, у нее не находилось ни одной слезы, чтобы оплакать их исчезновение, лишь в глубине осиротелой души томился бледный призрак скуки. Все же она радовалась, когда со свежей могилы ее манил новый огонек; его отблеск вспыхивал в ее черных глазах синеватым мерцающим пламенем.

А еще пани Карлич любила блеск, шум, поклонение. На мужчин она действовала точно опиум; одурманивала всех, кто с ней соприкасался, многие мужчины теряли рассудок и власть над собой и тешили себя бредовыми мечтами.

Наряды занимали пани Карлич лишь постольку, поскольку делали ее более привлекательной и тем самым усиливали действие опиума. Одевалась она фантастически и оригинально, часто в темные и еще чаще в черные платья. Свои густые длинные волосы цвета воронова крыла она любила украшать ниткой жемчуга или кораллов, а иногда набрасывала на голову испанскую тонкую кружевную мантилью, которая окутывала ее всю волнами шелковой паутины.

Вот такой была пани Карлич, такой ее сделало воспитание, окружающая среда, несчастная обманутая любовь, принадлежность к высшему свету, независимость, богатство и в придачу ко всему необузданная фантазия. В душе этой женщины когда-то крылись богатые сокровища, щедро отпущенные ей природой, но часть этих сокровищ она растеряла на крутых жизненных поворотах, а часть лежала нетронутой, как бы выжидая, чтобы какое-нибудь чудо или случай пробудили их к жизни. Должно же такое когда-нибудь случиться! Тот, кто близко знал пани Карлич, предвидел, что не сегодня завтра ее

существование коренным образом изменится, а тем самым изменится и весь ее нравственный уклад. Ее богатство было скорее кажущимся, чем действительным, этот мыльный пузырь грозил вот-вот лопнуть. Песочная со всеми угодьями была так обременена долгами, что уже несколько лет не давала возможности своей владелице жить в городе; разумеется, жить так, как она привыкла, широко и с блеском. Пани Карлич поселилась в деревне, предпочитая, как Цезарь, быть первой среди последних, нежели последней среди первых. Своими доходами и расходами она никогда особо не интересовалась, потому что сызмальства привыкла к богатству и думала, что так будет всегда, другого она себе и не представляла.

Она поселилась в деревне, и сразу сказалось ее дурное и сильное влияние на окружающих. Будучи в кровном родстве и. приятельских отношениях со многими почтенными семействами в стране, она принимала у себя много гостей, и всюду, куда простиралось ее обаяние, воздух был насыщен испарениями опиума. Опьяненные этим опиумом, многие теряли голову, и то, что в пани Карлич было от душевной широты, в других проявлялось пустым тщеславием, любовью к блеску.

Говорили, будто несколько молодых людей, прежде хозяйственных и бережливых, после ее приезда совсем отбились от дома и в погоне за роскошью и модой вконец разорились; два или три студента, приехав на каникулы домой и познакомившись с пани Карлич, не вернулись на занятия в университет, чтобы иметь возможность постоянно видеть ее и ухаживать за ней; многие молодые женщины, прежде жившие скромно и умеренно, стали подражать ей в одежде, роскоши, жизненном укладе.

Пани Карлич увидела впервые Александра Снопинского, когда ему было лет девятнадцать; ей понравился миловидный юноша, она пригласила его к себе, и с тех пор ее дом стал для него школой. Школой? Чему же он там учился? Щегольству, великосветским правилам и манерам, острословию, барским привычкам, любви к блеску, тщеславию, праздности и взаимному одурманиванию, которому предавались мужчины и женщины, точно курильщики опиума.

Пани Карлич забавлялась им, как ребенком, учила его ходить, сидеть, кланяться, петь, говорить по-французски; она муштровала его, придиралась к нему, сердилась на него и потом в знак примирения протягивала ему для поцелуя белую руку со сверкающим бриллиантовым перстнем.

Порой она снимала с себя кружевную мантилью и набрасывала Александру на голову или завязывала ему глаза надушенным батистовым платком и заставляла играть с ней и двумя ее компаньонками в жмурки. Одно время Александр был самым частым и самым желанным гостем в ее доме, красивая вдова играла с ним, как играют со смышленым и миловидным ребенком, играли с ним и ее компаньонки, и никому из них не приходило в голову, какой вред они ему приносят. Александр важничал и петушился, радуясь, что богатая и красивая соседка оказывает ему предпочтение перед другими, и все больше проникался любовью к блеску и праздности, которые царили в этом доме.

Когда на сверкающем паркете Песочной Александра вышколили и выдрессировали, когда он выучился грациозно ходить, садиться и кланяться, со вкусом одеваться, когда он своими манерами, изысканной одеждой стал выделяться среди шляхетской молодежи и больше походить на великосветский образчик, когда он, кроме того, провел несколько месяцев в Варшаве и примчался в Песочную поделиться своими впечатлениями о столице, пани Карлич, взглянув на него, подумала: «Какой молодец!» Блуждающий огонек вспыхнул в ее сознании, перекинулся в сердце и засиял в глазах.