В пургу и после (сборник)
Шрифт:
— Анекдот такой есть… Часа в два ночи стучат к одному мужику в окошко и спрашивают: «Хозяин, дрова нужны?» А он в ответ: «Да иди ты к такой-то матери!..» Утром просыпается, а дрова-то и стибрили!.. — И Бурков широко заулыбался, приглашая и соседку посмеяться, но она лишь вздохнула.
— Проходите в дом, что ли… Я замерзла стоять…
Бурков поглядел на теплую кофту с намотанным поверх пуховым платком, лыжные штаны, выглядывавшие из-под байковой юбки, и подумал, что соседка его слишком нежна для такого климата. Крякнув, он вошел в сени, оставил там колун
— Иван, — сказал Бурков, протягивая соседке руку. — Маша, — тихо ответила соседка.
— Иван да Марья, — подытожил Бурков и поискал глазами, на что сесть.
У кухонного столика увидал табуретку, придвинул ее к печи и уселся, грея у огня озябшие даже в меховых рукавицах руки.
— Вы надолго сюда? — спросила Маша, продолжая стоять у порога.
— Не знаю пока… Поротов сказал, оформит механиком и трактористом. Так что поглядим…
— Уедете вы скоро, — сказала Маша и сожалеюще вздохнула.
— Это почему?
— Не держатся у нас на фактории механики… Бегут.
— Да почему? — обеспокоенно крикнул Бурков.
— Не знаю… Я здесь третий год живу. Механиков десять, поди, сменилось. Может, работа трудная, а может, скучно им…
— А вам тут не скучно?
— Скучно, — ответила Маша и устало зевнула, прикрывая ладошкой рот. — Да я уж свыклась…
— Как же вас сюда занесло?
— После техникума, — ответила Маша и снова зевнула. — Я тут зоотехником работаю.
— Лисиц разводите?
— И лисиц, и песцов, и соболей… — все так же тихо ответила Маша. — Чаю попьете?
— Пожалуй, попью.
— А может, пельменей сварить? У меня готовые есть.
— Можно и пельменей, — ответил Бурков. — Можно и до пельменей чего-нибудь…
— С этим у нас строго — сухой закон, — виновато улыбнувшись, сказала Маша. — Но я могу к Верке сбегать, к продавщице… Это рядом, через дорогу… Мне она отпустит. А всем остальным только по воскресеньям.
Маша накинула на плечи полушубок и вышла из избы. Бурков задумчиво поглядел ей вслед, похлопал себя по карманам в поисках папирос, вспомнил, что оставил их на столе, но выходить из нагревшейся избы было лень, и он остался безучастно сидеть возле печки, подставляя ладони отблескам горячего пламени.
Вместе с бутылкой спирта Маша принесла кулек шоколадных конфет.
— Вы сами пейте, а я лучше конфету погрызу, — смущаясь, сказала она. — Вы не думайте, я не притворяюсь, у нас на фактории все знают, что я не пью…
— Я тоже не буду, — сказал Бурков. — Хотел так только, для компании… Тогда, может, музыку включим?
— Приемник я на ферме забыла, — сожалеюще вспомнила Маша. — Пельмени поставлю и сбегаю, здесь рядом… У нас здесь все рядом, все под боком, ходить только некуда. Ферма и дом, дом и ферма… Вы не думайте, я не жалуюсь,
Бурков вздохнул и ничего не ответил. За годы странствий случалось ему попадать в разные медвежьи углы, но на этой фактории уже в первый вечер он затосковал и теперь знал, что тоска эта уже не отпустит и будет глодать его до тех пор, пока он не вырвется отсюда.
— Пойду я, пожалуй, — поднимаясь, сказал Бурков. — Изба-то у меня выстудилась, ночью околею…
Маша с тоской поглядела ему вслед и уселась на его место у печки. В трубе завывал ветер, с потолка на раскаленную плиту каплями стекал растаявший снег, и капли шипели, быстро испаряясь. Маша поглядела на дверь, плотно прикрытую Бурковым, и громко заплакала, кусая уголок пухового платка.
Бурков вскоре не выдержал и постучал кулаком в перегородку.
— Маша! Ты что это?
— Ничего, — сквозь всхлипывания ответила Маша и залилась слезами.
Вскоре Бурков вновь появился на пороге.
— Может, я тебя обидел чем? — встревожено спросил он, подходя к Маше и нерешительно останавливаясь. — Прости… Ты чего?..
— Я домой хочу, — плаксиво сказала Маша. — В Колпино…
Бурков недоуменно развел руками, сморщился, как от зубной боли, и неловко проговорил:
— Ну и поезжай! Почему же не едешь? После техникума надо два года отработать? Кто тебя здесь держит?..
— Поротов, — снова всхлипнула Маша. — Председатель… Не отпускает…
— Права он такого не имеет! — возмутился Бурков. — Почему не отпускает?
— Денег не дает… Я первый год песцам прививку делала, а они сдохли, вот Поротов почти все деньги за тех песцов вычитает…
— А как же ты кормишься? — удивился Бурков.
— Продукты колхоз дает…
Бурков обескуражено поглядел на плачущую Машу и спросил:
— Долг-то велик остался?
— Четыреста рублей, — сказала Маша и подняла голову. В глазах ее блестели мелкие слезинки.
— А на дорогу тебе сколько надо?
— Сто двадцать до Ленинграда и еще потом на поезд.
— Ладно, не плачь!
Бурков ласково потрепал ее по плечу и вышел. Вернувшись, он сунул в руку Маше скомканные деньги, сказал, глядя в угол:
— Здесь пятьсот семьдесят. Тридцать я себе на жратву оставил.
Потом он длинно выругался, вспоминая Христа, и бога, и колокольню-мать… Маша глядела на него испуганными глазами и молчала.
— А теперь давай на стол пельмени, — приказал Бурков и зубами сорвал синюю фольгу, закрывавшую горлышко бутылки.
— Слушай, а почему ты аккордеон не загнала? — весело спросил он, разливая спирт в два стакана.
— Так он же казенный, из клуба! — все еще не веря в случившееся, отозвалась Маша.
— Играешь?
— Нет, — с сожалением сказала она. — Пробовала научиться, да не получилось.
— А я научусь, — твердо сказал Бурков. — Я — упрямый!..
Он поднял свой стакан, поглядел спирт на свет, затем неуверенно поднес стакан к губам и одним глотком выпил. Маша подала ковшик с ледяной водой и жалостливо посмотрела на скривившегося Буркова.