В пургу и после (сборник)
Шрифт:
Послышался короткий стук, и в комнату ввалилась до глаз обмотанная заиндевелым пуховым платком шумная женщина. У порога быстро обмела снег с валенок, сняла платок, полушубок и живо подсела к столу, приговаривая:
— Хлеб да соль!.. Эк я угодила, прямо на пельмени!.. Машка, знакомь с кавалером, а то сама познакомлюсь, тогда — берегись!..
— Иваном его кличут, — поникшим голосом сказала Маша.
— А меня — Верой. Давай, Иван, наливай!.. За знакомство!
Бурков улыбнулся. Спирт зашумел в голове, разливаясь по телу горячим блаженством,
— Ой, батюшки! — встрепенулась Вера. — Да я же чего пришла-то? Я же тебе забыла ветчины дать, а ты и не вспомнила!..
Весело поглядывая на притихшую Машу, Вера встала из-за стола, проворно вытащила из кармана полушубка сверток с ветчиной и сунула в руку хозяйке дома.
— Давай нарезай!..
Бурков, прищурясь, закурил, оглядывая новую знакомую. С приходом Веры в избе стало теснее, но эта теснота будто бы сближала, и даже лампа вроде бы засветилась ярче.
— Давно ли с материка? — спросила она, поворачиваясь к Буркову. — Что там слышно новенького?
— Да чего там, все по-старому… Лучше бы вы мне рассказали, как здесь живется…
— Не успел приехать, уже не понравилось? — испытующе глядя на Буркова, спросила Вера. — Какие вы мужики все хлипкие, к жизни не приспособленные. Чуть что не так — сразу ноги в руки… Сколько вас здесь перебывало… А мы вот живем, хлеб жуем и не жалуемся, правда, Машка? Ну, ты у нас — особь статья…
Вера схватила бутылку, налила спирт в два стакана. Машу она обошла вниманием.
— Давай, Иван!..
Потом Вера набросилась на пельмени, ела да похваливала. Когда все было выпито и съедено, Вера живо оделась.
— Иван, поди, чего скажу, — позвала она от порога. Бурков поглядел на Машу и нерешительно поднялся, держась руками за стол. Ноги шли с трудом, и, подойдя к двери, Бурков оперся о косяк, приготовившись слушать болтовню Веры, но она жарко зашептала ему на ухо:
— Слушай, Иван, у меня дома еще спиртяшка есть, пойдешь? И музыку заведем, а то у меня здесь от скуки уши опухли…
Бурков, чувствуя, что у него нет сил повернуться и поглядеть на Машу, толкнул дверь и вместе с Верой, успевшей подхватить его под руку, очутился на улице.
Бульдозер он таки запустил, но случилось это лишь через неделю. Потом в промерзшем сарае ровно застучал дизель-генератор, и факторию осветил временами мерцающий, но все-таки свет.
Весной Бурков поехал на тракторе в райцентр. За мощным «С-80» тащились крепкие сани, сваренные из двухдюймовых труб, а в кабине рядом с Бурковым сидела располневшая Верка и все пыталась положить голову на плечо Буркову, но от немилосердной тряски голова сваливалась. Верка ехала за продуктами на рыбкооповский склад, и пока она выписывала в рыбкоопе счета и накладные, Бурков завернул на почту, чтобы сдать мешок с фактории и получить письма и посылки, адресованные в колхоз.
— Вы из Крестов? — спросила его почтальонша. — Не знаете, есть у вас там механик по имени Иван?
— Я механик и вроде как Иван, — растерявшись,
— Посылка пришла с таким вот глупым адресом — фактория Кресты, механику Ивану…
И почтальонша вручила Буркову надорванный бумажный пакет, в котором лежал «Самоучитель игры на аккордеоне». Фыркнув, Иван лениво сгреб пакет, закинул мешок с почтой за спину и вышел на улицу. Потом он заехал на территорию рыбкооповского склада и добрых два часа укладывал на сани мешки и ящики.
Верка за это время успела сходить в больницу, показаться врачам. Вернулась озабоченная, сказала Буркову:
— Наверно, придется в больницу ложиться…
— Нужно, значит, ляжешь, — угрюмо буркнул Бурков.
— А ты за это время на материк сбежишь? — заглядывая ему в глаза, спросила Верка.
— Не, — ответил Бурков. — Я лучше за это время на аккордеоне выучусь.
Он уселся за рычаги и вывел трактор со склада. Всю дорогу до фактории он молча улыбался, вспоминая первый день в Крестах, заплаканную соседку и безвозвратно ушедшую куда-то тоску.
От первого лица
Стоит ночь полярного дня. Фактория спит, задернув окна низеньких домиков одеялами. В ярком свете незаходящего солнца тишина кажется неправдоподобной. Спят даже неумолимые комары.
Мне говорили, что ночью комары не засыпают, а умирают, но в это плохо верится — не могут же в самом-то деле новорожденные кусаться так больно!..
Молчат тракторы и вездеходы, спят зачехленные самолеты.
По московскому времени сейчас половина девятого. Неторопливо встаю, ставлю на плиту чайник, умываюсь. Шаги гулко разносятся по пустому дому. Неделю назад здесь было шумно — хозяина дома, колхозного механика Ивана Алексеевича, провожали в отпуск на материк.
Сажусь пить чай, заодно просматриваю исписанные блокноты.
Тишина убаюкивает. Появляется желание говорить вслух с самим собой.
Я смотрю в окно и вдруг замечаю, как из маленького домика напротив выбегает на улицу женщина, воздевая к небу голые руки. Следом за ней выбегает мужчина, держа за спиной огромный кухонный нож. Женщина пробегает десятка два метров и останавливается. Замирает и мужчина.
Они долго смотрят вдаль, где висит над самым горизонтом сонное летнее солнце. Потом, будто стряхнув с себя оцепенение, мужчина грозит женщине и уходит в дом. Женщина крадется за ним, подходит к дому, осторожно заглядывает в окно, затем бежит к двери и изо всех сил колотит в нее кулаками, крича при этом так, что просыпаются собаки на краю поселка:
— Открой, изверг, слышишь?!
Она входит в дом, и все снова засыпает. Умолкают и псы, лениво выполнившие свой собачий долг.
Я продолжаю смотреть в окно и вскоре вижу, как из того же дома выскакивает мужчина, на этот раз с карабином в руках.