В пятницу вечером (сборник)
Шрифт:
— А я, думаете, мало с ним говорил? Привел ему в качестве примера декабристов. Кто, скажем, были родители декабристов? Они ведь были…
— Опять взялся за свои вещания, Шая? — остановил его Кива. — Думаешь, никто, кроме тебя, газет не читает? Ципа, вот идет ваш Йона.
— Ты лишь теперь идешь от него? — встретила Ципа мужа. — Ну что?
Йона махнул рукой:
— Он даже слушать не хочет. Мечет громы и молнии. Пусть так, уступил я ему, может, действительно надо сильнее разжечь в себе пламя
— Не верится даже, чтобы Гилел говорил такое, — отозвался Борух. — Но на эту свадьбу он, по-моему, не согласится.
— Какое значение имеет, согласится он или не согласится? Скоро уже две недели, как свадьба состоялась. Тут, собственно, должна была состояться дубль-свадьба, — заметил Манус.
— Может, вы будете так добры и все же откроете нам секрет, что такое дубль-свадьба? — спросила Йохевед Мануса.
Так как Манус не ответил, Борух взялся разъяснить ей это:
— Дубль-свадьба — это, как я догадываюсь, то же, что Шуш Пурим, то есть день, следующий за праздником Пурим и считающийся как бы повторением этого праздника. Либер все же удивляет меня — как он мог жениться без согласия и благословения родителей…
— А что тут такого? В былые времена тоже случалось…
— Да, верно, — согласился Йона. — Но тут речь идет, дорогой Эммануил Данилович, не о приданом и не о родовитости. Тут речь идет совсем о другом — о человеке и звере в образе человека идет речь. Если б не Алешка, Гилел сидел бы сейчас за одним столом с Матушем.
— Представляю, что будет твориться в Ленинграде, когда там узнают.
— Кто узнает? — спросил Кива Боруха.
— А я вам не рассказывал? Реб Гилел еще на рассвете прибежал ко мне, чтобы я отдал ему все фотографии, которые Матуш заказал мне и не успел забрать. Гилел хочет отправить эти фотографии в милицию, чтобы знали, кто он такой. Звери, говорит Гилел, не должны жить среди людей, зверей надо держать подальше от людей.
— Теперь я уже не жалею, что съездил в Меджибож, — сказал как бы про себя Манус. — Теперь буду хотя бы знать, что представляет собой меджибожец. — Посмотрев на часы, он взялся на этот раз за кларнет. — Время не ждет, скоро надо будет собираться в путь.
— Сегодня, значит, уезжаете? — спросил Йона.
— Послушайте, — обратилась Ципа к Манусу, — может, вы бы все же остались у нас.
— А что он тут будет делать: латать брюки или карабкаться на пожарную лестницу алхимика Кивы?
— Не унывайте, Хевед! — Йона вдруг словно на голову выше стал. — Музыканты у нас не будут сидеть без дела, как говорит наш пророк Шая.
Шая немедленно
— Придет время, и местечко станет городом, и у нас будут свадьбы, много свадеб…
— Аминь! — улыбнулся Кива.
— Можете смеяться, Кива, сколько угодно, но я уверен, что в скором времени местечко станет городом с фабриками и заводами. Вот увидите. Для меня это больше не «диалема».
При этих словах Шаи Манус вынул из бумажника какую-то бумажку и подал Шае.
— Что это? — удивленно спросил тот, разглядывая плотную, глянцевитую бумажку.
— Моя визитная карточка. Раз, по вашим словам, у вас тут посыплются свадьбы, то я оставляю вам свои координаты — адрес и телефон. Если надумаете связаться со мной по телефону, звоните, пожалуйста, после десяти утра, так как с восьми до десяти я в бассейне. Иду я туда даже в сильнейшие морозы.
— Вы идете, видно, туда, чтобы совершить омовение перед занятиями музыкой, подобно писцу, совершающему омовение перед тем, как приступить к писанию Торы.
— Играть на свадьбе после того, что мы перенесли, реб Борух, тоже богоугодное дело, — сказал Манус. — Давидка, играешь?
— Да, дядя Манус.
— А ты знаешь, сколько лет этой мелодии? Нет? Я тоже не знаю. Наверно, много, очень много лет. Может, ее пел мой дедушка, мой прадедушка, мой прапрадедушка. Поколение уходит, поколение приходит, и путь, проделываемый мелодией из поколения в поколение, подобен пути родника, который то исчезает, словно высох, то вдруг вновь возникает, часто даже там, где его и не ожидали. Так сыграй же мне, Давидка, на прощание мелодию, оставшуюся после моей замученной матери. На всех свадьбах и торжествах играй ее!
Манус уступил Давидке место, и Давидка заиграл в сопровождении капеллы «Фрейлехс моей матери». В это время незаметно появился во дворе Гилел.
— Еще раз, Давидка! — скомандовал Манус.
И Давидка снова заиграл, но уже иначе, чем играл эту мелодию Манус. Печаль во «Фрейлехсе моей матери» была иная, и радость была иная.
Самуил Гордон (1909–1998) был патриархом советской еврейской литературы, рассказавшим послевоенному читателю о жизни украинских местечек в 1960-х годах. Его непритязательные описания полны точных деталей и острых наблюдений, воссоздающих своеобразный симбиоз советской действительности и еврейских народных традиций. Сегодня Гордон остается едва ли не единственным свидетелем, зафиксировавшим с этнографической точностью характеры, быт и внешний облик местечек Подолии, переживших Холокост в условиях румынской оккупации и во многом сохранивших свой уклад в послевоенное время.