В пятницу вечером (сборник)

Гордон Самуил Вульфович

— Что это? — удивленно спросил Матуш.

— Читайте, тогда узнаете.

Матуш надел очки и принялся вслух читать, с трудом разбирая размытые, поблекшие буквы:

— Сара, дочь Леи, Файтл, сын Розалии, Хайка, дочь Гитл…

Йохевед тем временем подобрала еще несколько бумажек и подала Матушу:

— Нате вам еще пачку.

Разложив и разгладив помятые бумажки па надгробии Балшема, Матуш продолжал читать вслух:

— Я, Исер, сын Любы, и моя жена, дочь Фейги, и все наши дорогие и близкие, просим тебя, святой ребе, заступись за нас перед Святым престолом и вымоли у Всевышнего, чтобы мы были здоровы, не знали никаких бед и чтобы наступили мир и братство во всем мире. Аминь!

— Аминь! — подхватила Йохевед. —

Нате, вот вам еще пачка записок. Постойте, а это что? Псалмы или молитвенник? Посмотрите, пожалуйста!

Матуш взял у нее книжечку и начал читать, не понимая ни слова:

— Авуэси ани эл кивройсейхем…

Йохевед его перебила:

— А, знаю уже. Это молитва, которую читают над могилой цадика. Интуристы, видно, оставили. Они иногда оставляют даже свечи.

— А зачем свечи?

— Сразу видно, что вы не хасид. Хасид никогда не спросит, зачем зажигают свечи на могиле Балшема и при этом молятся.

— Мои дочки Мая, Муся и зять Овсей, сын благочестивой… — начал дальше читать записки Матуш.

Но Йохевед снова перебила его:

— Бросьте, прошу вас, эти бумажки и послушайте лучше, какую штуку сыграл Гершеле Острополер с нашим цадиком реб Борехлом. Наш цадик реб Борехл, царство ему небесное, как-то вышел на минутку по надобности во двор, а Гершеле тем временем уселся в его кресле. Вдруг с воплем врывается бесплодная женщина: «Ребе, помогите!»

— Я эту историю уже…

— Разумеется, скажете?

— Да, разумеется. — И Матуш снова взялся за чтение: — Я, Сэм, сын Гертруды, и моя жена…

— Ах, господи, — всплеснула Йохевед руками, оставьте наконец эти бумажки! Ну и урожай в нынешнем году на такие записочки. Комбайн еще не вышел в поле, а уже пишут записочки. Вы знаете, сколько еще осталось до элула [23] , когда приезжают сюда на могилы предков? — Неожиданно Йохевед снова залилась смехом: — Ах, какой это был Гершеле! Вот у кого была критика и самокритика. Он и сегодня не сидел бы сложа руки. Думаю, что и у вас там, в Ленинграде, он тоже знал бы, что делать. Или, может, у вас там все уже стали праведниками? Реб Матвей Арнольдович, солнце на месте не стоит, а нам еще нужно ходить и ходить. Я должна еще показать вам крепость и наш Буг. Жаль только, что сегодня наши пожарные не будут карабкаться на лестницу. А парк и переулок, где был когда-то двор цадика, вы же тоже еще не видели.

23

Элул — последний месяц года по еврейскому календарю, время осенних праздников.

Но Матуш хотел уже отделаться от нее:

— Экскурсию, думаю, мы можем отложить на другой раз. Я же еще завтра не уезжаю.

Увидев, что Матуш вынимает из кармана бумажник, Йохевед замахала руками:

— Что вы, что вы, бог с вами! Я таки пенсию не получаю, и, не скрою, если экскурсанты и туристы, приезжающие сюда со всех концов света, предлагают мне за труд вознаграждение, я не отказываюсь. Но вы же не экскурсант и не турист. Это во-первых. А во-вторых, какое значение имеет этот мой труд по сравнению с тем богоугодным делом, которое вы совершаете ради местечка!

— О каком, собственно, богоугодном деле идет речь?

— Шутка ли, повеселиться в нынешнее время в местечке на свадьбе молодой пары! У нас это теперь большая редкость. А вот там, в местечках, где хозяйничали румыны, как, например, в Жмеринке или в Бершади, справляют, говорят, свадьбы чуть ли не каждую неделю. И что касается старых обычаев, то эти местечки, говорят, соблюдают их еще больше прежнего. Это, очевидно, потому, что румыны во время войны согнали туда своих евреев, а румынские евреи совсем не такие, как наши. Они еще крепко держатся старины. Говорят, они принесли с собой прежнюю субботу, старые праздники. Можно там даже встретить еще, как у нас когда-то,

коз, лежащих на крылечках и жующих свою жвачку. Все это пустяки, конечно. Но в одном мы им действительно завидуем: их девушки в невестах не засиживаются. Хотя наш заведующий рынком — он встречается с видными людьми — утверждает, что скоро мы тоже будем справлять много свадеб. Пусть только, говорит он, начнется строительство завода и в переулке Балшема появится бульдозер. Так что же мы решили? Откладываем экскурсию на после свадьбы? А когда свадьба? В эту субботу или… Я слыхала…

— Что вы слыхали?

— Ну, что ваш сват, реб Гилел, собирается отложить…

— Что отложить? Свадьбу? На когда отложить?

— Откуда мне знать? Наверно, после того, как прогонят эту собаку.

— Какую собаку? Вы можете мне ясно сказать, в чем дело? — вскипел Матуш.

— Разве ваш сват не рассказал вам о бумаге, о подписях, которые собирают? Тогда я вообще ничего не понимаю. Когда вы приехали?

— Сегодня утром.

— И Гилел ничего не рассказал вам?

— Послушайте, женщина, вы наконец скажете мне, что тут у вас происходит?!

— Гид Йохевед, дорогой мой экскурсант, приносит только радостные вести, а неприятные вести — этим Йохевед не занимается, — сердито сказала она и удалилась, оставив Матуша в растерянности.

«Эта женщина никак тронутая, — подумал Матуш. — Что значит откладывают свадьбу? И что это за бумага с подписями?» Случись что-нибудь, сват, без сомнения, рассказал бы ему. Странный человек этот его сват. Заупрямился, чтобы свадьбу справляли только здесь, в Меджибоже, и никаких. Он, Матуш, думал, что сват слабый, больной человек — ему как-никак уже больше восьмидесяти, а до Ленинграда не так уж близко. Оказывается, что Гилел еще довольно крепкий старик, а о сватье и говорить нечего — она вдвое моложе Гилела и могла бы быть его дочерью. Ладно, пусть свадьба стоит еще несколько сотен рублей. Это ведь не Ленинград, где один только зал обошелся бы в большую сумму, чем здесь обойдется вся эта церемония. Нет, Йохевед не такая уж сумасшедшая. Тут что-то кроется. Он ведь сразу заметил, что сват чем-то расстроен. Может, тот узнал, что свадьба уже состоялась и сюда приехали справлять, как говорит Эммануил Данилович, дубль-свадьбу? Неужели сам музыкант разболтал? Но ничего, как-нибудь обойдется. И Матуш снова углубился в чтение записок, думая при этом: «А может, и мне оставить на могиле Балшема записку?»

Од вынул авторучку и на одной из записок дописал, чтобы Балшем заступился перед Всевышним за него, Матуша, за его жену Бэлу, за дочку Эстер и за зятя Либера. Написав это, он вспомнил, что надо также, как говорила Йохевед, зажечь свечи и прочитать молитву. Но где сейчас взять свечи? А вот молитву он прочитает. Матуш взял забытый или нарочно оставленный здесь туристами молитвенничек и так углубился в чтение молитвы, что не заметил Алексея, остановившегося у кладбищенской ограды.

Алексей, еле переводя дух, словно за ним гнались, боязливо оглядывался вокруг, не заметил ли его кто. Три дня осталось до свадьбы, три дня он еще должен прятаться, не показываться людям на глаза. Но зачем ему прятаться, если все равно собирают подписи, чтобы милиция его не прописала? Иди знай, что этот Гилел еще дышит. Ему, Алексею, собственно, бояться нечего — свидетелей все равно нет… А кто это молится там? Не Гилька ли? Много он им помог, их Балшем. А они все же молятся ему…

Алексей уже хотел было уйти, как вдруг замер на месте.

— Батя, ты?! — радостно бросился он к побледневшему Матушу. — Здорово, Френкель! Что смотришь на меня так? Не узнал?

Матуш в испуге отступил назад и прерывающимся голосом пробормотал:

— Откуда ты взялся здесь?

— Я ведь местный. Но как ты сюда попал? Вот так встреча! Сколько, батя, мы с тобой не виделись?

— Тише, — умоляюще зашептал Матуш, — не говори так громко.

— Чего ты так боишься? Разве у тебя паспорт не чистый? Когда тебя освободили?