В пятницу вечером (сборник)

На первый взгляд творческая и человеческая судьба Самуила Гордона в целом соответствует сложившемуся стереотипу представителя «многонациональной советской литературы» в ее еврейском изводе. Родился Самуил Гордон в Ковно, но вырос в украинских местечках, последним из которых было Погребище, которое он покинул незадолго до погрома в 1919 году. Учиться Гордон поступил на отделение еврейского языка и литературы Второго московского государственного университета, впоследствии Московского государственного педагогического института, в то время готовившего учителей для советских еврейских школ. Среди преподавателей еврейского отделения оказались крупнейшие советские литературоведы, критики и писатели, и под их руководством многие студенты пробовали силы в литературе.

В 1928 году Самуил Гордон опубликовал свои первые стихотворные опыты в варшавском еженедельнике «Литерарише блетер», в то время самом авторитетном литературном

издании на идише. Как многим тогда казалось, в той публикации не было ничего предосудительного: «Литерарише блетер» не считался изданием антисоветским, и там нередко печатались советские авторы. Однако ситуация резко изменилась в 1929 году, вошедшем в историю как «год великого перелома», резкого разворота после конца нэпа к сталинской диктатуре. Против Гордона была развернута самая настоящая показательная кампания, что оказалось крайней неожиданностью для начинающего советского поэта, да и для его учителей тоже. Самуил Гордон был вынужден написать покаянное письмо в московскую газету «Дер эмес», на которое, в свою очередь, критически откликнулся в Варшаве редактор «Литерарише блетер» Нахман Майзель.

Оказавшись внезапно в центре международного скандала, Гордон отделался легким наказанием. Его исключили из комсомола и университета, однако благодаря заступничеству высокопоставленных лиц, посчитавших резкость критики неадекватной проступку никому не известного студента, вскоре восстановили и там, и там. Уже на излете советской власти Гордон воспроизвел эту историю в мемуарном романе «Изкер» («Поминальная молитва»), назвав своими спасителями Михаила Кольцова и Андрея Вышинского, в ту пору члена коллегии Наркомата просвещения РСФСР. По окончании университета Гордон несколько лет работал учителем и к поэзии более не возвращался.

В 1930-х годах Гордон успешно освоил популярный и востребованный в советской литературе и журналистике жанр очерка. Темой его стали еврейские сельскохозяйственные колонии в Крыму, которым он посвятил свою первую книгу «Между Азовским и Черным морем». В 1934 году Гордон посетил Биробиджан, написав серию очерков о Еврейской автономной области для минской еврейской газеты «Штерн» и для «Комсомольской правды». Эти очерки составили три сборника, выдержанные в принятом в то время оптимистически-восторженном духе. Как поясняет Геннадий Эстрайх, «довольно бесцветная проза Гордона всегда была поучительной» [1] , что обеспечивало ему устойчивое положение в советской еврейской журналистике. В начале войны Гордон служил в армии, затем работал в Еврейском антифашистском комитете, и в 1944 году был принят в Союз писателей. Часть его военных рассказов вошла в сборник «Военное время», изданный в короткий после военный период возрождения советской еврейской культуры между 1945 и 1948 годами. Несмотря на несколько изданных книг, как отмечает Эстрайх, «Гордон все еще оставался малозаметным литератором», и его произведения не включались в наиболее престижные публикации [2] . В это время Гордон вновь приезжает в Биробиджан, и там в 1949 году его арестовывают по обвинению в шпионаже, национализме и антисоветской агитации.

В отличие от более заметных фигур советской еврейской литературы — Бергельсона, Квитко, Маркиша, Фефера — Гордон избежал расстрела. Он был приговорен к пятнадцати годам лагерей и на свободу вышел после смерти Сталина, в 1956 году. Через год в русском переводе появился его сборник «В пути». Всего за 1960-1990-е годы было опубликовано семь книг Гордона в переводе на русский язык, тиражом от 30 до 100 тыс. экземпляров каждая. Таким образом, Гордон занял одно из главных мест в послесталинской советской еврейской литературе. Именно из этих произведений и составлен настоящий сборник.

Как читать Самуила Гордона сегодня, да еще в русском переводе? До ареста, в 1930-1940-х годах, Гордон выработал определенный стиль, совмещавший общие правила социалистического реализма с определенными нюансами и намеками, адресованными «своему» читателю. Именно такой способ письма, в котором среди общесоветских штампов вдруг проскальзывали интересные наблюдения из реальной жизни советских евреев, и вызвал подозрение бдительных партийных бонз, что привело к его аресту. В 1960-х годах этот стиль получил дальнейшее развитие, но большой опасности уже не навлекал. Во-первых, значительно сократилось число потенциальных доносчиков, совмещавших знание еврейской традиции с преданностью советской власти; во-вторых, во время «оттепели» такого рода аллюзии уже не воспринимались как радикальное отклонение от канона соцреализма, тем более что в целом стиль Гордона выглядел достаточно консервативно. К тому

же самые яркие еврейские аллюзии имели свойство сглаживаться в русском переводе. Однако именно этот малозаметный поверхностному взгляду пласт прозы Самуила Гордона и оказался особенно ценным для современного читателя, интересующегося советским еврейским прошлым. Как опытный очеркист, Гордон, безусловно, обладал острой этнографической наблюдательностью, что особенно заметно в его описаниях украинских местечек 1960-х годов.

Для своих размышлений о послевоенной судьбе советских евреев Гордон выбрал форму путевых очерков. У читателя, знакомого с еврейской литературой, она непосредственно соотносится с традицией «классиков», Менделе Мойхер-Сфорима, Шолом-Алейхема и в особенности Ицхака-Лейбуша Переца. В 1890 году Перец был одним из участников первой статистической экспедиции, в цель которой входило объективное описание социально-экономического положения евреев в польских местечках. Организатором и спонсором экспедиции стал крещеный еврей Ян (Иван) Блиох, в то время один из самых состоятельных людей Польши. Блиох намеревался продемонстрировать польскому обществу, что евреи являются не чуждым элементом, жившим, по выражению тогдашних антисемитов, в «порах польского общества», но его органической частью. По иронии судьбы собранные данные оказались впоследствии использованы сионистами для того, чтобы доказать, что у евреев нет экономических и социальных перспектив. Перец, вместе с будущим сионистским деятелем Нахумом Соколовым, отправился изучать местечки Томашовского повета Люблинской губернии, одной из самых отсталых и бедных областей Польши. Его мало интересовала статистика, однако он был поражен нищетой и безысходностью, которые царили в местечковой жизни. Результатом той экспедиции стал цикл «Путевые картины из поездки в Томашовский повет», опубликованный на идише в 1891 году. В отличие от большинства своих современников, в том числе Менделе и Шолом-Алейхема, Перец не старался имитировать голос «простого еврея», вроде Тевье-молочника или Менахема-Мендла. Он вел серьезный разговор с интеллигентным, городским читателем, рассказывая, подобно путешественнику-этнографу, о жизни и обычаях экзотического племени.

Самуил Гордон отправился в свое путешествие по украинским местечкам в середине 1960-х годов, оформив его через Союз писателей как творческую командировку от журнала «Советиш геймланд». Серия «Путевые картины» (на идише «Местечки. Путевые картины»), название которой отсылает читателя к Перецу, печаталась в журнале начиная с 1966 года и затем неоднократно включалась в книги Гордона на идише и русском языке. Смысловым началом цикла может служить очерк «В разрушенной крепости» (в оригинале «Меджибож»), открывающийся размышлениями автора о своем «проекте» в контексте еврейской литературы. Изучая расписание на автобусной станции в областном центре Хмельницкий (в своей книге писатель чаще его называет прежним именем Проскуров), автор представляет себе известных еврейских писателей прошлого, каждый из которых зовет его в свой город: «дедушка Менделе» показывает пальцем на «холмистый город Каменец-Подольский», основоположник еврейского театра Аврам Гольдфаден убеждает, что Старо-Константинов ближе, «Нахман и Гершеле зовут меня в Вроцлав и в Острополь».

Уже в этом скупом перечислении имен заметна одна из характерных особенностей стиля Самуила Гордона. Если Менделе и Гольдфаден кажутся нам вполне приемлемыми здесь, хотя и изрядно подзабытыми фигурами советского канона еврейской литературы, то упоминание знаменитого хасидского учителя Нахмана Брацлавского (в оригинале он даже назван «ребе Нахман») в одном ряду с ними было достаточно смелой новацией. Для пущей безопасности в русском издании к его имени добавлена поясняющая сноска: «сказитель-импровизатор», ставящая его в один ряд с фольклорным персонажем Гершеле Остропольским. После этого следует несколько туманная фраза: «появляются из небытия Давид Бергельсон, Дер Нистор, Давид Гофштейн» (примечательно, что в еврейском оригинале нет слова «небытие»). Все эти писатели погибли во время репрессий 1948–1952 годов, полностью уничтоживших официальную еврейскую культуру в СССР, однако трагическая их судьба не могла быть предметом открытого обсуждения до самой перестройки, до конца 1980-х годов. В отличие, к примеру, от публичных процессов 1930-х годов, официально осужденных как проявления культа личности, эта антисемитская кампания оставалась темой закрытой. Явление погибших писателей Гордону на автостанции в Хмельницком как бы уполномочивает его продолжать их дело. Таким образом населенные пункты на карте автобусного сообщения Хмельницкой области, «старинные славянские названия городов и местечек, которые я в детстве воспринимал как еврейские», превращают географию в историю, причем такую, которая доступна лишь читателям, знакомым с еврейской культурой.

Произведя рекогносцировку в пространстве и времени, Гордон отправляется в Меджибож. Свой выбор он объясняет тем, что в местечках, расположенных вблизи железной дороги, он побывал сразу же после войны — «но далекие, заброшенные местечки, такие, как Меджибож, откуда жители не успевали эвакуироваться и при каждом бедствии страдали раньше всех и больше всех, уцелели ли они, эти местечки, до войны еще сохранявшие многое из того, что принято назвать местечковым укладом?». Примечательно, что Меджибож не фигурировал среди историко-литературных ассоциаций, хотя его место в еврейской истории весьма значимо: там жил и похоронен основоположник хасидизма Исраэль Бааль-Шем-Тов (Балшем).