В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
Когда пьеска кончается, зрительный зал без конца вызывает девочку Олю; она все снова выходит и выходит кланяться.
Тут я словно от сна просыпаюсь.
– Как она играет... девочка эта!..
– вырывается у меня с восхищением.
– А она вовсе не девочка!
– говорит Леня.
– Она - актриса... Вот, гляди!
И он протягивает мне афишку, где напечатано, что роль Оли исполняет артистка госпожа В. Ф. Комиссаржевская.
После "Елки" играют какую-то веселую комедию. Ленька так хохочет, что на нашу ложу с удовольствием смотрят все соседи. Мы тоже смеемся, и я смеюсь - очень смешное играют!
–
Такова была моя первая настоящая встреча с замечательной актрисой любимейшей в моей жизни!
– Верой Федоровной Комиссаржевской. Но вместе с нею в мою жизнь навсегда вошел и театр, вошел - как судьба моя. Это поначалу было бесформенно и неопределенно. Кем я буду в театре, я долго не знала. Актрисой? Писателем, автором пьесы? Режиссером? Конечно, мне хотелось этого, но, если бы мне пришлось быть в театре хотя бы капельдинером или швейцаром, портнихой или истопником, все равно это казалось мне счастьем!
После "Елки" я сперва мечтаю быть актрисой. Я становлюсь перед зеркалом, протягиваю руки, как Оля в "Елке", и проникновенным (так мне кажется!) голосом, "полным тихого страдания", говорю:
– Папа... папа...
Но мое собственное лицо, ох, как не похоже на лицо Комиссаржевской! Вместо страдания на нем - кривая гримаса, ужасно неприятная. В довершение всего в комнату приходит мой собственный папа, заспанный - оказывается, разбуженный мною!
– и сердито говорит:
– Ну, что ты хрипишь на весь дом, как удавленник: "Папа, папа"... Что тебе от меня нужно? Я только засыпать стал, а ты вопишь...
Это мой возглас, "полный тихой боли", прозвучал, оказывается, на весь дом, как вопль или хрипение удавленника!
Конечно, после этого вечера - "Елки" - мы играем домашние спектакли. Каждое воскресенье у кого-либо из нас. Вот играем мы пьесу "Две королевы" нашего общего сочинения. Есть там такая сцена: в спальню кроткой и несчастной французской королевы (ее играет Катенька Кандаурова) прокрадывается ночью негодяйка английская королева (ее играю я). Я пробралась сюда, чтобы злодейски убить кроткую и несчастную французскую королеву. В руке моей дрожит и сверкает фруктовый нож... Я подхожу к "королевскому ложу", составленному из трех стульев, - на них спит королева, Катя, - и рычу бульдожьим голосом трагический, яростный монолог, списанный мною без всякого зазрения совести из "Макбета" Шекспира, где его произносит леди Макбет:
...Сюда, ко мне, о демоны убийства!
Сгустите кровь мою, загородите
Путь сожаления к моей груди,
И будет замысел мой тверд...
Скорей, глухая ночь,
Укрой мой нож, - и в мрачном дыме ада
Пусть он не видит раны...
Пока я говорю эти великолепные слова, в "зрительном зале", где сидят все мои подруги, Леня, Иван Константинович, мама, Шарафут и Наталья, все время слышатся какие-то подозрительные звуки. У меня мелькает мысль: "Они плачут!.. Я их проняла своим монологом!" - и, ободренная успехом, я еще больше поддало "рыка". Но тут я замечаю, что и сама французская королева Катя - делает какие-то странные движения... Матушки мои! Это она старается удержаться от смеха! От таких ее стараний и судорожных движений стулья,
– Ну, с чего... с чего...
– еле могу я выговорить сквозь смех, - с чего ты так развеселилась?
– Сашенька, милая...
– хохочет Катя.
– Не обижайся, золотко... Но ты так страшно гримасничала...
– И Катя заливается с новой силой.
– Шашура...
– подбегает к нам Леня.
– Какая у тебя была смешная рожа! Ну просто жаба мух ловит!..
Каково это слышать трагической актрисе, а?
Зато через две педели мы играем "Юбилей" Чехова. Я играю Мерчуткину. Неумолкаемый смех зрителей вознаграждает меня за прежние неудачи.
Домашние спектакли скоро сменяются новым увлечением: мы издаем журнал. "Издаем" - это, конечно, звучит слишком пышно. Мы еще не "издаем", мы только хотим издавать. Мы объявили всем в классе, чтобы кто может писал стихи, рассказы, повести - кто что хочет, кто что любит.
Главным редактором мы единогласно выбираем Лиду Карцеву. Она хотя еще сама ничего не написала ни хорошего, ни даже плохого, но у нее две тетки писательницы! Одна из них даже награждена Пушкинской премией Академии наук, - шуточки! Лида знает всякие загадочные слова (почти как тетя Женя!): это "безвкусно", а то "со вкусом", это "поэтично", а то - еще как-то иначе. В общем, Лида - самый подходящий редактор. В помощь Лиде - Маня, Варя и я.
– Если у нас наберется пять-шесть порядочных вещиц, вот и первый номер журнала!
– с увлечением говорит нам Лида.
– А как мы его назовем?
– спрашивает Маня.
– Я предлагаю заглавие: "Пламенные сердца"!
– говорит Варя. При ее басовитом, "шмелином" голосе это звучит очень торжественно.
– Ох!..
– морщится Лида.
– Невкусно!
– А ты его есть собираешься, что ли?
– сердится Варя.
– Ну хорошо, давай иначе: "Незабудки".
Лида безнадежно машет рукой.
– Ладно, - вмешиваюсь я, - заглавие давайте придумаем потом, когда будет уже что-нибудь написано. А то придумываем имя, а ребенок-то еще не родился!
Все-таки Варя изготовляет сначала прелестную обложку для журнала: по всей обложке сыплются незабудки, а на изящном, косо нарисованном, прямоугольнике - заглавие журнала:
НЕЗАБУДУДКИ.
– О-очень хорошо!
– насмешливо восхищается Лида.
– "Незабудудки"! Замечательное изобретение Варварвары Забебелиной!..
Варя смущена, но находит выход из затруднения: две лишние буквы в середине слова "Незабудки" она превращает в маленькие незабудочки. Конечно, непонятно, почему заглавие в середине своей поперхнулось незабудочками, но ничего, сойдет!
Гораздо хуже то, что нам принесли, для журнала! Стихи, в которых "ни складу, ни ладу". Например:
РОЗА
В саду цветов росло немало,
Но всех пышнее роза расцветала!
В садик вошел раз маленький мальчик,
Розу на кустике он увидал,