В рясе смертника
Шрифт:
Примерно через полминуты в коридоре возник молодой опер. На его пылающем от азарта лице без труда читалось разочарование. Пистолет в опущенной руке бесполезно болтался у колена. Все сразу стало ясно без слов.
– Нет никого. Пусто, как в кармане у олигарха, – сообщил лейтенант с досадой.
– Здесь тоже… – донесся голос сержанта из кухни, расположенной по правую сторону широкого, освещаемого настенными светильниками и задрапированного бордовой тканью коридора.
– Вы сюда, сюда взгляните! – послышался в конце коридора взволнованный голос чернявого оперативника, которому выпало осматривать две дальние комнаты. – Такого, бля буду, я еще в своей жизни не видел!
Не сговариваясь, мы с «медвежатником» рассудили, что данный призыв касается и нас, и
– Прямо сирота казанская, – спокойно констатировал Альберт Карлович, на ходу раскуривая трубку. – Проехался по ноздре и решил, что он – горный орел в отрогах Кавказа! Что ж, бывает…
Войдя в последнюю комнату – ее правильнее было бы назвать залом, – мы дружно остановились у порога и в изумлении огляделись по сторонам. Чернявый опер тихо матерился сквозь зубы. Лейтенант и сержант, опустив оружие, молча и подавленно озирались…
Мы находились в самом настоящем домовом храме, где чертопоклонники молились своему рогатому божеству. Затянутые черным атласом стены, зеркальный, отражающий предметы в перевернутом виде потолок. Вместо ламп – высокие напольные канделябры из бронзы с четырьмя зажженными свечами в каждом. Прямо напротив двери, под висящим на стене перевернутым распятием, высилась черная, в человеческий рост, статуя дьявола – лохматый сутулый урод с длинным хвостом, ослиными ушами, свиным клыкастым рылом, горящими красными глазами и козлиными копытами. Перед идолом – «алтарь» в форме лежащей в бесстыдной позе нагой женщины, на груди которой стояла золотая чаша-череп со следами засохшей крови внутри. На стенах зловеще поблескивали ритуальные ножи, висели кожаные плетки со свинцовыми ежами на конце, изогнутые ножницы для отрезания ушей и пальцев. Были здесь и картины в черных рамах, все – с изображением дьявола, прославляющие его. Их кощунственные сюжеты вызывали отвращение и ужас. Внизу каждой картины – гнусно искаженные тексты христианских молитв. Окна были плотно задернуты светонепроницаемыми шторами, украшенными вышивкой с древними символами сатаны – пентаграммами. В углу у окна стояла низкая лакированная полоска с книгами. Некоторые на вид казались очень старыми – об этом свидетельствовали потертые кожаные переплеты с потускневшими бронзовыми замками. В воздухе смешались запахи сгоревшего ароматического воска, терпкого человеческого пота, разнузданного секса и свернувшейся крови…
На полу, в самом центре зала, лежал черный балахон!
– Впечатляет, что и говорить… – обрел наконец дар речи низкорослый круглолицый сержант. Явное оканье выдавало в нем уроженца русского Севера. – А я, честно говоря, считал, что сатанисты – это просто лохматые придурки, балдеющие от металла, лакающие пиво и гоняющие по ночам на «Харлеях» с бычьими рогами на руле. А тут… вот оно как… целая молельня!
– Сжечь бы тут все к едрене фене! – высказал свое мнение чернявый опер и смачно сплюнул на гладкий коричневый паркет из мореного дуба. – А самих этих сволочей за яйца подвесить!
Он подошел к «алтарю», заглянул в череп, провел пальцем по стенкам чаши, растер, понюхал и скрипнул зубами.
– Бля буду, настоящее золото и настоящая кровь, может, и человеческая. Вот уебки! – пробормотал милиционер, но, взглянув на меня, явно смутился. – Извините, батюшка, сорвалось… Ну как тут не материться, коли перед глазами такое блядство!
– Ну так где же ваш убийца, а? – ехидно спросил у меня веснушчатый
Я предпочел промолчать. Люцифера – а я был почти уверен, что именно его скрывал черный балахон, – в квартире не оказалось. Значит, убийца Пороса скрылся буквально за минуту, ту самую, которую я потратил на осмотр тела и приведение в порядок своих задеревеневших мышц. Единственным доказательством, что в квартире в момент гибели толстяка находился еще один человек, могли стать более-менее удачные фотоснимки. Но велика ли надежда, что они получатся качественными? Я поправил висящую на плече матерчатую сумку с фотоаппаратом…
– Ладно тебе, Рома. – Чернявый тронул молодого опера за локоть, но тот нервно отдернул руку. – Когда на тебя сверху с воплем летит обдолбавшийся кокса хряк весом сто пятьдесят кило, еще не такое может померещиться. Давай лучше осмотрим все повнимательней…
– До чего докатились, о-о, мама дорогая! – пыхнув ароматным табаком и не вынимая трубки изо рта, театрально всплеснул ухоженными гибкими руками Альберт Карлович. – Они тут, что же, и жертвы этому козлу рогатому приносили? – покосившись на чашу, приподнял кудлатые седые брови специалист по аварийному вскрытию дверей и сейфов.
– Как видите, – буркнул чернявый оперативник, с отвращением разглядывая рогатого идола с горящими угольями глаз. Скорее всего, глаза были сделаны из светонакапливающего материала вроде фосфора. – Сдается мне, что если бы вы, уважаемый Альберт Карлович, стали свидетелем некоторых здешних вакханалий, то ваша гуманная позиция в вопросе об отмене смертной казни сильно пошатнулась бы…
– Боже, до чего дожили!.. – продолжал причитать Альберт Карлович, с жадным любопытством разглядывая развешанное на стенах старинное оружие. – Скоро уже и в синагогу ходить станет небезопасно!.. Ax-ax! Любопытный экземпляр, вы не находите, Геннадий?
Тем временем я не спеша двигался вдоль стены, приподнимая дьявольские картины в поисках тайника. Мою цель тотчас разгадал старый «медвежатник».
– Ищете сейф, батюшка? Правильный ход мысли, смею заметить! В такой богатой и упакованной квартире обязательно должен быть тайничок-с!.. Но, пожалуй, он не здесь, а скорее…
– Я попросил бы вас, отец Павел, до прибытия экспертов ничего руками не трогать, – перебив старика излишне строго, как мне показалось, сказал веснушчатый опер. В нем ясно угадывался недавний выпускник юрфака. – Они прибудут с минуты на минуту. Кстати, а что вы сами-то делали в этом грязном дворе? Время не слишком подходящее для прогулок по вонючим подворотням…
Этот закономерный и все же неожиданно заданный вопрос заставил и сержанта, и второго оперативника, и даже картинно попыхивавшего трубкой Альберта Карловича переключить внимание на меня.
– Да, действительно, батюшка… вы ведь так и не объяснили, что вы делали во дворе в тот момент, когда этот нанюхавшийся жирдяй выбросился из окна? – куда менее строго поинтересовался чернявый. Подумав, он убрал ненужный теперь пистолет Стечкина в кобуру.
Пауза затягивалась, нужно было отвечать. Три пары глаз пристально буравили меня в ожидании ответа.
– Дело касается тайны исповеди, – вынужден был ответить я. – Я не имею права ее разглашать даже в органах милиции и спецслужб. Это все, что я могу вам сказать.
– Не слишком убедительно. Липа, я бы сказал! – не унимался лейтенант. – Боюсь, батюшка, вам придется проехать с нами в райотдел для более детальной беседы. Сержант, а вы на всякий случай не спускайте с него глаз. Вот так, отец Павел, – подытожил, явно довольный собой и своей властью над чужими судьбами, едва оперившийся оперативник. На вид ему было не больше двадцати трех, но почему-то он чувствовал себя очень крутым и командовал своим явно более опытным коллегой. Уж не сынок ли кого-нибудь из милицейской верхушки? Очень похоже. Именно так – по-хозяйски, бесцеремонно – и ведут себя драгоценные чада. А опытные опера, которым приходится служить в одном райотделе с таким вот выскочкой, матерясь сквозь зубы, предпочитают не лезть в бутылку и продолжают тянуть свою нелегкую ментовскую лямку.