В сетях любви
Шрифт:
Одно слово: «да». Ей было трудно произнести это коротенькое слово в той же степени, как исполнить оперную арию с верхним «до».
Вместо ответа она застонала, задергалась в его руках. Теперь он знал, что доставляет ей наслаждение. Оргазм обрушился на нее, ослепил, оглушил, лишил ее всех чувств и бросил в языческий костер.
Когда языки пламени опали, она поняла, что не рухнула на пол только потому, что он поддерживал ее под грудь и за талию. Она открыла глаза, и он, будто ждал именно этого момента, перевернул ее, подхватил под плечи
— Ты порочный человек, Уилл Блэкшир. — Она даже покраснела, вспомнив, каким взглядом он наблюдал за ней. — Ты пытаешься вести себя как джентльмен, а на самом деле ты пропитался грехом до мозга костей.
Теперь он должен был бы уложить ее на себя. Когда он раздевался, она видела, что он снова готов.
Однако он лишь улыбнулся, тонкой и мимолетной улыбкой. Его взгляд стал серьезным и был устремлен куда-то мимо нее.
Она сказала что-то не то. «Порочный». У него есть все основания считать себя таковым, и она лишний раз напомнила ему об этом. И неожиданно она поняла, что теперь-то она сможет выслушать то, что он хотел ей рассказать.
Она повернулась на бок и взяла его за руку.
— Вот теперь рассказывай. — От беспокойства ее глаза потемнели. — Рассказывай, Уилл. Я хочу знать.
Он весь напрягся — так сильно ему захотелось убежать. Однако он лишь решил погасить свечи. Он не вынесет, если она побледнеет от ужаса, когда он будет рассказывать.
Хотя она наверняка не побледнеет. Ее чувства никогда не отражаются на ее лице. Вот сейчас она лежит на боку и бесстрастным ястребиным взглядом наблюдает за ним. Что же лучше — ужас или такой взгляд?
Он набрал в легкие воздуха.
— Это связано с Толботом, мужем той вдовы. Думаю, ты уже догадалась.
Она кивнула. Ее изящные пальчики легко погладили его руку.
Сейчас он ей все расскажет. Да поможет ему Господь, и хотя его любовь к ней не найдет у нее ответа, хотя у них нет совместного будущего, хотя им не суждено нести одно бремя на двоих и стать друг для друга прибежищем от холодных жизненных ветров, он все равно ей расскажет.
— Он в любом случае умер бы, мистер Толбот. — Так тогда сказал врач. И нет оснований сомневаться в его словах. Он устремил взгляд к потолку, на трещину, бежавшую от одного угла к центру.
— Но ты все равно винишь себя. — Ни сочувствия, ни осуждения. Она просто констатирует факт.
— Мне не следовало трогать его с места. — Воспоминания нахлынули на него, и в душу снова заполонили тоска и бессилие. Крики, запахи, сокрушительное отчаяние. — Он был ранен во время кавалерийской атаки, ему повредили позвоночник, и… — Он опять втянул в себя воздух, на этот раз шумно, с натугой, как будто вынырнул после долгого сидения под водой. — И он не умер. Пока я не нашел его, он несколько часов лежал на земле среди трупов и мучился от жутких болей.
Он покосился на нее. Все тот же бесстрастный взгляд. Можно поверить, будто она слышала подобные истории каждый раз, когда
— Была ночь. Я вымотался до крайности, я не смог уговорить санитаров, чтобы его доставили в госпиталь. Я потерял надежду, что кто-нибудь поможет ему, поэтому я отнес его сам, и… В общем, я еще сильнее навредил его позвоночнику. Когда хирург осматривал его, Толбот уже не мог двигать ни рукой, ни ногой.
Сейчас она должна попытаться оправдать его: «Любой бы на твоем месте так поступил. Ведь у него не было никакой надежды». Однако не раздалось ни звука, он слышал только ее мерное дыхание.
И еще раз да поможет ему Господь: он только сейчас понял, как сильно надеялся на то, что она облегчит его совесть сочувствием и примется горячо уверять, что его самобичевание не имеет под собой почву.
Однако ничего такого не случилось. Истина глухо застучала внутри его, как подводный колокол: она, как и он сам, не может простить его.
— Продолжай, — сказала она, потому что по его лицу догадалась, что это еще не все.
Он еще раз набрал в легкие побольше воздуха, чтобы нырнуть в океан воспоминаний.
— Я таскал его по разным полевым госпиталям, потому что думал… я ужасно устал, я плохо соображал. Я надеялся, что какой-нибудь хирург даст мне другой ответ. Я не хотел сдаваться.
— Потому что ты знал, что у него жена и ребенок.
— Да.
— И потому, что ты надеялся исправить вред, который нанес ему, когда поднял с земли.
— Да. — Его голос прозвучал хрипло и сдавленно, точно так же, как в ту ночь. Воспоминания когтями вцепились в него и тащили назад: он опять ощутил во рту сухость из-за многочасовой жажды. — А главное, потому что я пообещал ему, что все будет хорошо, и он поверил мне.
— Как все закончилось? — Спокойная и абсолютно равнодушная, как капрал, допрашивающий пленного.
— Я ничем не мог помочь ему. — Снова то чудовищное чувство собственной бесполезности, беспомощности. — Я даже не смог достать ему опия. Я просто таскал его по госпиталям, лишь продлевая его муки. В конце концов он стал умолять, чтобы я пристрелил его.
Она на короткое время задумалась, осмысливая услышанное.
— И ты оказал ему эту услугу?
— В нашем полку не было ружей. Мне пришлось бы воспользоваться мушкетом, а для меня… — «Для меня имело значение, как убить человека». — И я действовал руками.
Опять молчание, причем настолько долгое, что он повернул голову и посмотрел на нее. Единственным признаком задумчивости была изогнутая бровь.
— Покажи мне.
Господь всемогущий! Худший поступок в его жизни, а ее интересуют технические детали. Зачем ей это? Чтобы живее представить всю картину или чтобы воспользоваться этим знанием, если возникнет такая надобность.
Не важно. Он принял решение открыться ей, хотя мог бы дождаться встречи с теплой, душевной женщиной. Терпеливой и жизнерадостной. В ней же он этих качеств никогда не обнаружит.