В списках спасенных нет
Шрифт:
Как всегда, при виде купающейся толпы Вере захотелось уплыть далеко, далеко в море. Она взяла руку мужа и сказала:
— Андрюша, будешь учить плавать?
— Конечно, — ответил Андрей, слегка иронически поглядев на жену. — Сегодня ты уже научишься.
— Не смейся, вот увидишь.
Она уже три года училась плавать и никак не могла научиться.
— Эврика! — вдруг крикнул Володя, опередивший всех. — Сюда, сюда!
Вера и мужчины осторожно обходили разморенные солнцем тела людей, томно лежащих на песке
Володя уже поджидал их в одних трусах, готовый прыгнуть в море с мыса, где скала нависала над песком и образовывала грот.
— Как хорошо здесь! — воскликнула Вера и вошла в грот.
Через минуту она вернулась в купальнике. Петр Акимович невольно взглянул на ее стройные ноги, смуглую от загара шею, смутился и опустил глаза, чтобы больше не смотреть.
Вера с шутливой повелительностью приказала мужчинам ждать, пока она искупает детей.
— Скорей же, Верочка, — торопил ее Володя, которому не терпелось окунуться в воду, заплыть далеко, далеко, вон к тем еле виднеющимся парусникам.
Когда минут через пятнадцать Вера вернулась, она сказала:
— Скорей, вода чудесная! А вы, Володя, посидите с детьми: вам можно доверить.
— Конечно, — грустно улыбнулся он, — я идеальная нянька. — И лег на песок вместе с детьми.
Опираясь на руку мужа, Вера погружалась в воду, потом безбоязненно легла на спину. Теплая вода окутала ее волосы, ноги, все тело; только лицо оставалось над морем. От физического наслаждения и ослепительного солнца она закрыла глаза и вообразила, что она где-то одна, не то в облаках не то на луне, что сильные руки мужа, поддерживающие ее, — это крылья, а легкая волна, поднимающая тело, — это парение в воздухе. Ей было легко, невыразимо хорошо.
Она открыла глаза и увидела лицо мужа.
— Андрюша, — улыбнулась она и снова закрыла глаза, погружаясь в это блаженное состояние.
Полковский, стоя в воде по грудь, бережно держал жену, смотрел на ее лицо, потемневшие от воды волосы и думал, что в ней заключена его жизнь.
Ему казалось, что он мог бы простоять так целую вечность.
Вера хотела подняться и нечаянно окунула лицо в воду, фыркнула и уцепилась за его шею.
Он поднял ее на руки и пошел в глубь моря. Она доверчиво, как ребенок, прижалась к его груди; с ним ей ничто не казалось страшным.
— Теперь будем плавать.
— В другой раз, Андрюша. Мне так хорошо!
Вдруг налетел легкий ветерок, повеяло холодом. Андрей взглянул на небо, на котором две тучи мчались друг другу навстречу, и озабоченно сказал:
— Вернемся.
Вскоре ветер поднял бумагу и песок, а небо быстро затягивалось тучами; барашки стали чаще набегать на берег. Пестрая толпа пришла в движение. Пляж быстро пустел.
Длинная цепочка людей в белом, голубом, красном торопливо тянулась на гору, а у трамвайной остановки возле
Полковский с Иринкой на руках шел впереди, а Вера, с еще влажными на затылке волосами, крепко держала за руку Витю и еле поспевала за Андреем, который изредка останавливался, поджидая ее. Петр Акимович замыкал шествие и смотрел на затылок Веры, на ее потемневшие волосы; и выражение доброты и покоя разливалось по его лицу. Он не замечал ни ветра, ни тревоги, охватившей природу и людей.
Вдруг ветер утих и воздух застыл. Трава, деревья и кустарники, казалось, насторожились, готовясь к чему-то. Упали первые капли дождя. Но Полковский и его гости уже достигли дачи.
— Теперь мы в безопасности, — вздохнула Веря, открывая калитку и ступая под свод шелковичного дерева, листья которого оцепенели.
На террасе в плетеном кресле сидел Птаха и читал «Огонек». Увидев хозяев, он с радостью пошел им навстречу. Глаза его кого-то искали и, не находя, постепенно тускнели, а лицо принимало выражение разочарованности.
— Лора приехала? — спросил Полковский, опуская Иринку на землю.
— Нет. А разве…
Птаха с беспокойством посмотрел на опустевшую полянку и дорогу, расстилавшуюся за дачей.
На террасе уж был накрыт длинный стол человек на двенадцать, приготовлены вина и закуски.
Снова налетел холодный порыв ветра, всколыхнув листья и траву; и когда он утих, упали первые капли дождя, потом они стали падать чаще, чаще; и вскоре все покрылось пеленой, загудело, зашумело. Стало темно.
— Ну, это до утра, — проворчал Мезенцев.
Вера с грустью посмотрела на стол и подумала, что никто уже не приедет, что вечер, к которому она так много готовилась и которого так ждала, сорвется.
— Не огорчайся, родная, — угадав ее мысли, сказал Полковский. — Ведь мы с тобой.
Она посмотрела на мужа, и подумала, что ей собственно больше никто не нужен, и улыбнулась:
— Я не огорчаюсь.
Стало совсем холодно, дождь забирался и на веранду. Стол перенесли в комнату, закрыли окна и, хотя было всего три часа дня, зажгли свет.
Обед долго не начинался, все ждали: может быть, еще кто-нибудь придет.
Два или три раза стучали, и Вера вскакивала встречать, а Птаха вздрагивал и напряженно ждал.
— Ну, теперь уж никто не придет, — сказала Вера, глядя в мокрое окно, по которому барабанил дождь, застилая все кругом серой пеленой.
— Да, да, Вера Ивановна, — улыбаясь и покачивая головой, согласился Петр Акимович.
Володя иронически посмотрел на него, потом сказал:
— А может: нет, нет?
Петр Акимович поморщился, перестал улыбаться; и лицо его выражало одну мысль: «Чего ты хочешь? Оставь меня». Но он ничего не говорил, боясь шуток Володи.