В списках спасенных нет
Шрифт:
Птаха показал документы, и капитан, разумеется, не нашел недостатков, похвалил штурмана, потом, между прочим, спросил:
— Ну, как провели время на берегу?
Птаха вспыхнул, краска залила лицо. Он с благодарностью взглянул на капитана.
— Я женюсь. Вернусь из Турции и женюсь, — сказал он.
Полковский поднял брови, с удивлением глядя на счастливое и застенчивое лицо юноши, и подумал, что конструкция стрелы очень счастливо разрешилась.
— Рад, очень рад, — сказал он и, встав, протянул руку. Штурман схватил
— Лора достойная девушка.
— Я ее люблю больше жизни, — тихо сказал Птаха, и Полковский подумал, что он не преувеличивает.
Андрей заглянул в иллюминатор, увидел солнечные блики, рассыпанные по морю, и представил себе Веру. Да, он ее тоже любит больше жизни. А детей? Их тоже.
Птаха уже не стеснялся и мечтал вслух. Полковский слушал его и видел, что юноша переживает счастливую пору расцвета своих чувств, что его будущее рисуется ему полным восторга и счастья.
В каюту ворвался свежий ветерок. Полковский снова взглянул в иллюминатор. Море померкло и потемнело блики погасли. Туча закрыла солнце.
Когда Полковский повернулся, его лицо уже было совсем другим: морщинки у глаз разгладились, губы сжались.
— Определите точно место корабля, — твердо сказал он, — сверьте курс.
— Есть, — ответил штурман, поняв, что больше уже нельзя говорить о Лоре.
Полковский закрыл иллюминатор и подошел к барометру, вделанному в переборку над столом. Барометр падал.
11
Ветер нарастал. Где-то хлопнули двери и зазвенели стекла. Просвет в небе затянулся, и золотистое облачко скрылось. Стало совсем темно, вода казалась густой, смолянистой.
Птаха, уже надевший плащ, показался на мостике, Он дернул дверь рубки. Но ветер прижал ее, и она не открывалась. Тогда Птаха рванул ее изо всех сил и мгновенно очутился внутри рубки.
Порыв ветра, ворвавшийся вместе с Птахой, швырнул карту к рулю.
— Курс верный, поправка тоже, — сказал Птаха.
— Ветер? — спросил Полковский.
— Девять баллов.
— Направление?
— Прежнее.
— Хорошо, — сказал Полковский. — Все время будет килевая. Мы попали, по-видимому, в хвост циклона.
Через два часа сила ветра была уже одиннадцать баллов. Чтобы держать судно носом против волны, Полковский изменил курс, а когда рулевой исполнил команду, он вдруг рассмеялся и сказал:
— Странное желание! Мне хочется кофе с ромом.
Птаха молча поглядел на Полковского и попросил разрешения уйти: его вахта начиналась в двадцать, а на палубе только что пробили три склянки (девятнадцать часов).
Он спустился по внутреннему трапу в кают-компанию и, встретив буфетчицу Марусю, обрадовался.
— Маруся, милая, — сказал он, схватив ее за руку. — Вы сможете сварить капитану кофе?
Молодая женщина
Птаха, увидев ее желтое лицо и мутные глаза, понял состояние женщины и сказал:
— У вас ничего не получится.
— Нет, сделаю, — кивнула Маруся.
Кают-компания сильно качнулась. Потолок и стены стали падать, а пол подниматься. Не убранную после ужина посуду как рукой смело со стола, и черепки тарелок, осколки стаканов разлетелись в разные стороны.
Птаху и Марусю швырнуло на диван.
— Ой, — сказала женщина, с помощью Птахи встала и потянулась к столу, чтобы взять две каким-то чудом уцелевшие тарелки.
Едва она заперла их в буфет, как новый удар волны качнул кают-компанию. На этот раз Маруся уцепилась за стол и положила на него голову.
— Не надо варить, — сказал Птаха.
Маруся упрямо качнула головой и с трудом выговорила:
— Сделаю.
Если бы Птаха не знал, в чем дело, он мог бы поклясться, что она пьяна. Пересилив себя, молодая женщина встала на ноги и поплелась к двери. На полдороге она остановилась, прижала руку к бедру и сморщилась от приступа тошноты. Лицо ее позеленело. Сдержав мучительный приступ, она поплелась дальше, шатаясь и хватаясь руками то за буфет, то за косяк дверей.
Внезапно ноги ее подогнулись, и она опустилась на колени, еще раз сказала «ой» и как-то медленно, боком сползла на пол.
— Вот тебе и кофе! — сказал Птаха, которого при виде этой сцены тоже стало мутить.
— Сделаю… Андрей… Сергей, — бормотала Маруся, окончательно сраженная морской болезнью.
Птаха перенес Марусю в ее каюту.
К концу вахты Птахи боцман появился у трапа. Палуба раскачивалась. Боцмана швыряло из стороны в сторону. В руке он держал какой-то блестящий предмет и балансировал с ним. Вот боцман плюхнулся на палубу, одной рукой придержался за леера, а другую, в которой был блестящий предмет, поднял над головой.
— Что случилось, боцман? — крикнул Полковский.
— Сейчас, сейчас, — ответил тот, поднимаясь.
Наконец, потный, тяжело дыша, но сияющий от удовольствия, он пробрался в штурманскую рубку и сказал:
— Вот кофе.
Полковский оторопел.
— Какой, кому?
— Черный, как вы любите.
— Я не просил, — сказал Полковский.
Боцман обалдело вытаращил глаза и, ничего не понимая, посмотрел на капитана, на Птаху.
— А Маруся сказала нести.
— Как, она сварила? — воскликнул Птаха.
— А что ж, чудачка обожглась малость, а так все в порядке.
— Где она теперь?
— Травит.
Полковский взглянул на Птаху, потом на боцмана и понял, в чем дело.
— Спасибо, товарищи, — сказал он.
Но теперь было не до кофе. К полночи шторм достиг наивысшей силы. Волна подымала «Евпаторию» высоко на гребень, потом сбрасывала в пропасть. И тогда воды обрушивались на палубу, рвали ванты и снасти.