В степях донских
Шрифт:
Когда разошлись многочисленные гости и в доме водворилась непривычная тишина, Петр затянул любимую песню:
По горам, по долинам,
По чужим краинам...
Подхватили дружные голоса братьев, и песня, усиленная ночным эхом, пошла колесить по тихой глади реки, зеленому разливу садов, притихшей на ночь бескрайней степи.
Также радостно встретило красногвардейцев и население хутора Петровского. Бойцов нарасхват зазывали в гостеприимно распахнутые двери хат, охотно угощали. На хуторском собрании
На другой день в Петровский приехал Щаденко. Привез приказ К. Е. Ворошилова: взять станицу Милютинскую, разгромить крупную группировку белоказаков, которая готовится к захвату станции Морозовской, чтобы перерезать путь отхода отступающим армиям на Царицын. По данным разведки, операцию готовит полковник Секретев.
Нашему отряду приказано наступать со стороны хутора Тернового, Морозовскому — под командованием Мухоперца — с хутора Орлова. Второй Морозовский отряд — под командованием Петушкова и Дербенцева — обходил белых по реке Березовой. Забей-Ворота возглавил отдельную роту, которой предстояло закрыть кольцо окружения врага.
Изложив на совещании командиров план наступления, Щаденко предложил пополнить Каменский отряд за счет местных иногородних бедняков и трудовых казаков. Вооружение предполагалось достать у Ворошилова. Совещание затянулось до позднего вечера, а когда закончилось, Ефим Афанасьевич пошел ночевать к моему отцу.
— В вашем, папаша, доме буду спать спокойно. Охрана надежная, — тепло пожал он руку старику.
Но, как оказалось, спать в ту ночь он не собирался.
Придя домой, Ефим Афанасьевич сел за письмо Ворошилову. Набросал на сером листке:
«Уважаемый Климент Ефремович! — Посылаю к тебе т. Толмачева П. П. и прошу не отказать в том, что ты мне обещал, когда я был у тебя в вагоне. Толмачев человек надежный, можно доверять.
С приветом!
8 мая 1918 г.
Е. Щаденко».
В ту же ночь брат отправился в далекую дорогу — от Петровского до Морозовской километров сорок. Пробираться приходилось тайком, через многочисленные хутора и станицы, охваченные пожаром мятежа.
Обходя населенные пункты, двигаясь пустынной степью, старыми, поросшими травой шляхами, Петр благополучно добрался до Морозовской с группой бойцов и несколькими пароконными подводами.
На станции разыскал штабной вагон, но Ворошилова там не оказалось — в эти дни Климент Ефремович мало находился в штабе, часто выезжал на позиции. После часа ожидания Петр уже собрался идти на поиски, когда неожиданно увидел идущего к вагону Ворошилова в сопровождении нескольких командиров. Все усталые, запыленные. У одного правая рука безжизненно повисла на повязке, сквозь которую сочилась свежая кровь. «Наверное, только сейчас побывал в бою», — подумал брат и подал Ворошилову запечатанный пакет.
Климент Ефремович на ходу прочел записку, сурово сдвинул брови.
— Получите все необходимое. — Немного подумав, спросил: — А везти-то как будете? Перестреляют казаки, перебьют вас, а оружие...
— Нет, товарищ Ворошилов, —
Тут же командарм приказал отпустить 500 винтовок, четыре пулемета, гранат и десять тысяч патронов.
Оружие доставили в отряд благополучно. Новенькие, смазанные маслом винтовки, вороненые пулеметы, отливающие латунным блеском обоймы патронов вызвали у бойцов бурю восторгов.
А утром наша разведка донесла: белоказаки перехватили все пути из Морозовской и, расставив засады на дорогах, подкарауливают, ждут красногвардейцев с оружием. Прозевали! Этой же ночью мы вооружили бойцов.
— Молодец, Петро, — обнимал брата Щаденко, — Теперь вооружим новобранцев.
Но запись добровольцев по-прежнему шла медленно. Истекали третьи сутки со дня объявления набора, а записались только единицы.
Между тем близился час наступления. Надо что-то предпринимать. Собрали на площади митинг, кто-то из командиров выступил с яркой, зажигательной речью.
Приняли нас очень хорошо, аплодировали вволю, кричали: «Правильно!», но... в отряд не записывались. Каждый жался, оглядываясь на соседа. Мы недоумевали: как быть? Не объявлять же мобилизацию?
К концу митинга к нам подошел один из хуторян. Раскрыл кисет, закрутил козью ножку с пол-аршина, хитровато прищурил левый глаз.
— Так, хлопцы, у вас дила нэ пидуть, — заявил он категорически.
— Это ж почему? — раздались голоса командиров.
— Гуртом в отряд воевать нэ пидуть, люди запуганы разной брехней, яку скризь россказують брехуны. — Понизив голос до шепота, он сообщил такие новости, что волосы дыбом встали: — Из казачьих станиц агитаторов подсылають, россказують, що будто всих, хто запышецца в Красну гвардию, козаки вишать будуть. Усих: и батькив, и матырив, и дитей маленьких. А батюшка вчора с амвона говорыв, що, хто к красным пиде, комиссары антихристову печать будуть ставыть на лоби.
Мы удивленно переглянулись, и у каждого мелькнула одна мысль: «Враг опередил нас с агитацией».
В этот же вечер решили отдельно побеседовать с каждым из тех, кто мог бы вступить в отряд. А чтобы предатели и притаившиеся шпионы не узнали имена крестьян, вступивших в Красную гвардию добровольно, решили собрать всех мужчин призывного возраста и инсценировать медосмотр, какие проводились раньше на призывных пунктах. Кто-то вспомнил, что врача-то у нас нет. Один из командиров предложил возложить эти обязанности на бывших ефрейторов царской армии, отменных пулеметчиков Пенкина и Ковалева, людей солидных и опять же — с бородами.
Неизвестно, почему именно последнее обстоятельство должно было служить признаком принадлежности к медицине, но товарищ горячо доказывал:
— Для убедительности и солидности.
Доводы его приняли за шутку, но никто не возражал.
На другой день, с утра, наша «приемная» комиссия начала работу. Во дворе, где помещалось здание сельского Совета, собрались сотни людей. Всюду веселый шум, соленые шутки, гогот.
В коридоре важно восседают «врачи». Особенно усердствовал Т. А. Ковалев. Окинув «клиента» многозначительным взглядом, он начинал такой разговор: