В степях донских
Шрифт:
— Го-го-го-о-о-о! — взревел дружно народ, — де-ер-жи-и-сь крепче!
— Подпорку давай!
Но казак словно не замечал толпы. Вот он вошел в воду и стал осторожно шарить ногами по дну. Прошла в нетерпении минута, вторая.
— Да брешет он, братцы, — взвизгнул молоденький боец, — нету там ничего.
Но как раз в этот момент «водолаз», видимо, что-то нащупал, остановился, нырнул в воду, и на парня зашикали — молчи, мол, есть улов.
Нырнувший долго вертелся на месте, взмутив воду, то опускаясь вглубь, то орудуя ногами. Вот он, натужась, что-то приподнял. Все
И снова раскололся, загоготал весь берег.
— Да брешет он, братцы, — суетился паренек, — за нос нас водит.
— Какой там пулемет! — поддержали другие.
Но казак невозмутимо продолжал искать. Наконец из воды показался ствол новенького «Кольта». За пулеметом последовали три коробки с лентами. Для большей убедительности он открыл все коробки и стал показывать ленты:
— Глядите, целые, нетронутые, а вы сомневались.
Решив все-таки испытать казака, к нему подошел Михаил Бувин в, потрепав по мокрому плечу, сказал:
— Ну вот теперь ты будешь воевать вместе с нами против белых. Оружие у тебя есть.
— Буду воевать, — неожиданно горячо ответил он. — Прошу принять меня в отряд.
Сомнения наши рассеялись, когда мы увидели, как засветилось неподдельной радостью лицо пленного.
Командир не ошибся, приняв его в отряд. В первых же боях он проявил себя бесстрашным бойцом, доказал свою преданность революции.
До Морозовской оставались считанные километры. Соединение с красногвардейскими отрядами, находившимися в этой станице, сразу могло изменить обстановку в нашу пользу. Белые это тоже понимали и поэтому усиливали натиск на отходящие отряды. Возле Сухой балки они встретили нас плотным ружейно-пулеметным и артиллерийским огнем. Этот рубеж неприятель избрал не случайно: балка только называлась Сухой, а на самом деле представляла собой глубокий, сильно заболоченный овраг, с крутыми откосами. Переправить через него такую массу пехоты, конницы, обозов не легко. Кони вязли, подводы застревали в грязи. И все же, несмотря на бешеные атаки белоказаков, переправились благополучно. Вскоре на горизонте блеснул цинковой крышей знакомый нам элеватор станицы Морозовской.
После нашего ухода белогвардейцы два дня не осмеливались войти в хутор Лукичев, боясь ловушки. Подсылали разведку поближе, вынюхивали и наконец убедившись в безопасности, стали окружать хутор со всех сторон. Командир группы карателей полковник Лазарев приказал открыть по хуторам артиллерийский огонь.
А как только вступили в Лукичев, тут же бросились по хатам. Бандиты знали: мужчины почти поголовно ушли в Красную Армию, и в знак мести Лазарев разрешил своим молодчикам грабить, насиловать и убивать оставшихся дома женщин.
Загремели выстрелы, запылали большие костры. Началась расправа.
Страшная слава гуляла в те дни по Дону о палачах-белогвардейцах Чернецове, Семилетове, Быкадорове, но всех их превзошел полковник Лазарев. Громадный, тучный, с бычьей неповорачивающейся шеей, красным лицом, вечно пьяный, любил он вершить казни собственноручно. Причем самые кровавые и страшные
А тут нам попить, тута погулять,
Мати дома нету — некому ругать.
После первой шумной попойки Лазарев согнал жителей на сход и заявил:
— Помещика Шаповалова ограбили? Ограбили. Возвратить ему имущество немедленно. Если приказ не исполните, от хутора не оставлю камня на камне.
Тут же, на площади, установили широкие лавки и стали пороть всех без разбора — подростков, стариков, женщин. А потом бросились к хате моего отца.
Один из хуторян сказал Лазареву, будто имущество помещика Шаповалова забрал наш отряд. Разъяренные палачи ворвались в отцовскую избу, увидели старика за столом. Выкрутив руки, связали его и вывели на улицу. Заодно забрали младшего брата, Назара, инвалида мировой войны, и мать.
— Где твои сыновья? — набросился на отца Лазарев.
Не спеша, подумав, отец ответил с достоинством:
— Там, где им надо быть...
Страшный удар плети обрушился на старика. Кроваво-багровый рубец лег на лицо, засочился кровью. Плетка в руках полковника танцевала, готовая снова нанести удар, но палач выжидал.
— Это твой сын командует у красных отрядом?
— Да, мой, — выпрямившись, гордо произнес старик, но последние слова оборвал свист плети. Одна за другой на лице появились еще три раны. Они вспухли, сильно кровоточили, и в один миг рубаха стала алой от крови. А удары сыпались градом, плеть рубила седую голову, рассекала в клочья одежду, тело.
— Расстрелять! — взвизгнул Лазарев сотнику. — Обоих! А этой старой ведьме всыпать 75 шомполов.
Несколько карателей во главе с сотником бросились выполнять приказ. Отца с братом повели к оврагу, а мать потащили на лавку, под плети.
Смотреть расстрел согнали всех лукичевцев. Когда пришли к оврагу, отец попросил сотника разрешить ему помолиться перед смертью.
Сотник, прищурив глаза, медленно подошел к нему, потом резким броском руки схватил за бороду:
— А-а-а-а... сволочь красная! Бога вспомнил? А ты веришь в него?
Ударом кулака свалил старика, и тот пролежал несколько минут. Подошел старший офицер и приказал поднять его. Потом, подталкивая, подвели обоих к оврагу. Казаки конвоя отошли в сторону. Сухо щелкнули затворы винтовок.
— Прощай, сынок, — положив окровавленную голову на плечо Назара, тихо сказал отец.
— Прощайте, батя.
Услышав разговор, офицер бросился к старику, стал наносить новые удары, приговаривая:
— Не-е-ет... я тебя так не расстреляю. Еще потешусь над тобой.
И вдруг в то время, когда пьяный палач повернулся к брату, отец нанес беляку сильнейший удар кулаком в висок. Несмотря на то что старику шел 75-й год, он обладал редким здоровьем. И, видимо, в ту предсмертную минуту в последний удар вложил всю свою богатырскую силу. Глухо охнув, офицер замертво рухнул на землю.