В степях Зауралья. Трилогия
Шрифт:
Офицеры, находившиеся в халупе, насторожились.
— Не рассуждать! — фон Дитрих стукнул кулаком по столу.
— Прошу не кричать. Я вам не денщик, — круто повернувшись, Андрей вышел из штаба полка.
В крупных городах России начались забастовки. На фронте отдельные части отказались идти в наступление, и фон Дитрих, зная, что снятие Фирсова, за которого стояли солдаты, в данной обстановке невозможно, ограничился строгим выговором.
Андрей вернулся в блиндаж.
Епиха разжигал железную печурку, сырые дрова горели плохо, и он ворчал:
— Надоело вшей кормить в окопах. Скоро ли это
— Скоро, Батурин, скоро, — отозвался из угла сидевший на корточках Осколков.
— Скоро конец войне, — повторил Осколков и, повернув лицо к Андрею, спросил: — Ребят вызывать в блиндаж?
— Нет, сегодня не нужно, пускай отдыхают, — ответил тот. За последнее время вокруг Андрея стали группироваться революционно настроенные солдаты. Андрей радовался, что в полку положено начало крепкому ядру большевистской организации.
Через несколько дней после митинга ненадежный полк по настоянию фон Дитриха отвели в глубокий тыл, в район Пскова. Андрей Фирсов, как представитель солдатского комитета, находился в штабе полка.
ГЛАВА 27
Весть о свержении самодержавия дошла до Марамыша в первых числах марта 1917 года. К Никите Захаровичу примчался с заимки перепуганный Толстопятов.
Наспех привязав взмыленного жеребца, быстро поднялся наверх. Никита уже знал от сына историю со свиньей и не мог сейчас скрыть брезгливости. Нехотя подал руку и торопливо вытер ее.
— Осиротели, — овечьи глаза Дорофея были влажны. Вынув из кармана клетчатый платок, он оглушительно высморкался и, сложив руки на животе, с надеждой посмотрел на Фирсова. — Как таперича быть?
Никита по привычке забегал по комнате, полы его частобора развевались.
— Худо, Дорофей Павлович, худо. Сам не знаю, что делать. — Круто остановившись перед гостем, он заявил: — Остается, пожалуй, одно — надеяться на бога и добрых людей, — помолчав, добавил: — На днях говорил мне один человек, что господин Родзянко взял в руки власть. Сказывают, из наших, — Никита понизил голос до шепота. — Еще появился какой-то Керенский из присяжных. Может, наладится с властью-то.
— Дай, господь, — облегченно вздохнул Дорофей, — а я, признаться, оробел. Сам посуди, — как бы оправдывая себя, заговорил он, — пришли позавчера ко мне на двор эти самые голоштанники из переселенцев, давай поносить разными словами, Дашкинова парнишку припомнили, что свинья съела. «Конец, говорят, тебе будет скоро, толстопузый». Это мне-то, значит. Ну, я не утерпел. Сгреб централку — и на них. Всех, говорю, перестреляю! Пристав спасибо скажет. А они, слышь, сгрудились да к крыльцу. «Твоего пристава вместе со стражниками в прорубь пора, — кричат. — И тебя заодно!» На ступеньки поднялись. Что делать? Кругом степь, людей добрых нет. Я, значит, в избу, дверь на крючок. Покричали, покричали, да и разошлись. Старуху мою насмерть перепугали, а Феоньюшка, дочка моя слабоумная, в голбец залезла, втапор так и выманить не мог.
— Смириться надо, — ответил Никита, — на первых порах поблажку дать: скажем, насчет хлеба. В долг отпусти. А придет время, — глаза Никиты расширились, — так давнем, что кровь брызнет! — Фирсов развел узловатые пальцы рук и, сжав их, приблизился к Дорофею.
— Земли надо? Дадим, не поскупимся — по три аршина на каждого, —
— Страдал господь, когда шел на голгофу. Так, должно, и нам придется. Как у тебя с хлебом? — неожиданно спросил он Дорофея.
— Тысяч шесть наскребется, — притворно вздохнул Толстопятов.
— Вот что, Дорофей Павлович, держать его тебе опасно. Того и гляди разнесут амбары. Продай мне.
— Можно, пожалуй, — согласился тот. — Как думаешь рассчитываться? — спросил он осторожно.
— Не сумлевайся. Миропомазанник ушел, да деньги остались.
— И то правда, — согласился Толстопятов.
Заключив сделку, довольный Дорофей утром выехал из города. Проезжая казахское стойбище, неожиданно встретил Бекмурзу.
Тот торопливо подгонял серого иноходца. Увидев Дорофея, круто осадил коня, закивал головой:
— Селям!
— Здорово, Бекмурза. — Толстопятов придержал лошадь. — Далеко бог несет?
— Марамыш, Сережка едем, толковать мало-мало надо.
— А што за притча?
— Сарь-то Миколай свой юрта бросал, как тапирь быть ?
— А тебе не все ли равно? Николай-то ведь русский царь, а не киргизский, — ухмыльнулся Дорофей.
— Вот чудной-та. Сарь-та каталажка имел, казак имел, Джатак мой лошадь тащил, стражник мало-мало нагайкой его стегал. А тапирь как?
— И теперь дуй этих нищих в хвост и в гриву. — Дорофей, свесив ноги из кошевки, продолжал: — Царя нет, да порядки прежние остались.
— Вот это латна.
Друзья расстались.
Никодим отречение царя встретил без радости.
— Осталась земля русская без хозяина, церковь православная без опоры, — жаловался он Сергею.
Молодой Фирсов был ко всему равнодушен.
— Провались все в тартарары, — махнул он рукой.
— Как это понять? — Никодим внимательно посмотрел на молодого хозяина.
— Очень просто, — ответил тот. — Политика мне не нужна. Лишь бы дело не страдало, а на остальное наплевать.
ГЛАВА 28
Митинг устраивали местные меньшевики. К Народному дому стекался народ. Кожевники с Анохинского завода, пимокаты, горянские мужики во главе с Елизаром Батуриным. Из Заречья на городскую площадь пришли фронтовики. Люди теснились в проходе, у входных дверей. Стоял неумолкаемый гул голосов. В первых рядах партера были видны форменные фуражки гимназистов, модные шляпки дам, красные бантики приказчиков и мундиры служащих казначейства.
На сцене, за длинным столом, сидела группа меньшевиков во главе с Кукарским. Тот играл тонкой золотой цепочкой, которая болталась на модном жилете. Русаков подумал: «Главный краснобай… Послушаем, о чем будет петь».
Потрясая кулаком, Кукарский патетически восклицал:
— Граждане великой неделимой России, власть узурпатора пала! Мы, — оратор разжал пальцы, на них сверкнули золотые кольца, — от имени трудящихся города требуем передать всю полноту власти Временному правительству! Мы говорим, что только истинно русские люди, желающие довести войну до победного конца, могут управлять страной! Да здравствует обновленная Россия! Да здравствует Учредительное собрание, которое определит судьбу родины и выполнит священную миссию, возложенную на нас союзниками!