В стране долгой весны
Шрифт:
И на этой фотографии у нее испуганное, чужое лицо. Нет, не фотографа она боится. У дорогого муженька в кармане початая бутылка, и ему не терпится выпить. Она на базаре, в городе — продавали картошку. Дарья упросила мужа зайти и сфотографироваться. Зачем? Так ведь чувствовала она, что недолго выдержит такую жизнь. Думала, что потом-то, когда уж ее не будет, спохватится муженек, посмотрит на фотокарточку и зальется слезами, что не уберег такую жену, что не жалел, не относился к ней как подобает.
Теперь Дарья знает, как глупа она была. А вот она уже на заводе. Порываева в широком комбинезоне, стоит у токарного станка и смеется. Это ее фотографировали
Вот попалась в руки фотография подруги Ксении Любочкиной, по прозвищу Любчик. Она со всеми девчонками на заводе дружила и этим оправдала свое прозвище.
Где теперь Ксения, в какой бетонной клетке-квартире доживает свой век? Жива ли она? Любчик, милый Любчик, ты уж тогда как часто болела!
Долго смотрела Дарья Семеновна на дорогое, простенькое лицо подруги — аж сердце стало щемить.
На обороте фотокарточки написано старательным почерком: «Если встретиться нам не придется, если так уж сурова судьба, пусть тебе остается неподвижная личность моя. Август 1948 года».
Вот и осталась одна «неподвижная личность» да эти строчки, написанные столбцом.
А вечерами, надев скромные ситцевые платьица, они бежали с Ксенией на танцы в парк культуры. Заводские подростки с чубами, в белых рубашках старательно дули в медные трубы, и захватывающие душу звуки вальса колыхали синий воздух вечернего парка. Пахло сиренью, расцветшим жасмином, в кустах целовались и объяснялись в любви, пенсионеры прогуливали по аллеям собак, в зеленой траве стрекотали кузнечики, и всем, даже мигающим в небе звездам, хотелось счастья.
После танцев подружки шли домой, смеялись и с наивной робостью ждали, что их кто-нибудь догонит, возьмет под руку и произнесет шепотом самые простые и самые необходимые в мире слова.
Для подростков они были слишком взрослыми, а их ровесников… — их ровесников не пощадила война.
Больше всего в альбоме было производственных фотографий. Вот Дарья среди своих учениц, наивных и доверчивых девчонок; вот она в президиуме заводского собрания, в строгом темном костюме; вот ей вручают какую-то грамоту, ей пожимает руку директор завода, полный мужчина, что-то говорит, и рот его на фотографии остался навечно открытым.
В альбоме не было снимков дочери. От нее ничего не осталось, и Дарья воспринимала это как плохое знамение.
Привыкала Дарья к Грызлову медленно, как медленно и болезненно прирастает чужая ткань. Они все больше и больше задерживались на кухне после завтрака, но обычно молчали и не смотрели друг на друга, точно стыдились.
Как-то Софокл Никодимович изрек за ужином:
— Железная дорога, смею вас уверить, — это кровеносная система страны. В судьбе человека, как в капле воды, отражается судьба страны. Мы все, смею вас уверить, связаны с железной дорогой. Если разом перерезать железные дороги, то земной шар задохнется. Земной шар через неделю превратится в свалку.
Дарья Семеновна закивала головой. Почему земной шар задохнется, она не поняла, но живо представила себе остановившиеся по всей земле поезда, разрушенные железнодорожные мосты, горы грузов на вокзалах и толпы людей, требующих транспорта. Ей стало жутко, и она призналась в этом Софоклу Никодимовичу.
На следующий день, уже за завтраком, Грызлов, не глядя на Дарью Семеновну, сказал:
— Смею вас просить одобрить тезисы мемуаров, которые я намерен начать писать зимой этого
Дарья Семеновна была искренне поражена стремлением Грызлова поведать людям о своей тяжелой жизни, поделиться с ними мыслями о пережитом. И когда она стала сбивчиво, волнуясь, говорить об этом Софоклу Никодимовичу, тот самодовольно крякал и благодарно кивал длинной, тяжелой головой.
Теперь вечерами они подолгу сидели в просторной зале, склонившись над картой Советского Союза. Грызлов водил желтым пальцем по красным нитям железных дорог и рассказывал, где он бывал. А бывал он почти во всех городах, больших станциях от Москвы до Владивостока. Придерживая палец на кружочке, обозначавшем город или станцию, Грызлов называл дату посещения данного места, фамилии начальников, количество подвижного состава, наличие депо, состояние железнодорожного полотна, количество работающих на станции, ее категорию. Данные были десятилетней давности, но Дарью Семеновну удивляла способность Софокла Никодимовича помнить все это.
— Смею вас заверить, что теперь железнодорожник не тот. Раньше, бывало, идешь по улице в форме железнодорожника, а тебе все дорогу дают — уважение выказывают. Войди в любой ресторан, в любой магазин — все везде вне очереди возьмешь. А сколько книг и фильмов было про железнодорожников! Вы думаете, отчего теперь нехватка кадров на железных дорогах? Льготы нынче есть, большие льготы, а людей, смею вас заверить, все равно не хватает. Почему? А тут все очень просто. Нет нынче песен о железнодорожниках. Да, да, обычных душевных несен. В юности-то поешь, поешь, а там, глядишь, форму наденешь, а потом, когда ты в форме, тут уж можно с тебя дисциплину требовать.
Вспоминая о жизни, Софокл Никодимович почти никогда не вспоминал о детях и жене. И Дарья Семеновна поняла так, что жену Софокл Никодимович не любил.
Почти три года они прожили вместе, и вот пришел тот день, о котором Дарья старалась не думать.
Накануне вечером Софокл Никодимович почувствовал какую-то странную ломоту в теле. Спать он лег пораньше. Утром он не вышел к завтраку.
Дарья Семеновна, прождав с полчаса, неторопливо направилась к комнате мужа. И когда она пересекла залу с круглым столом посредине, с голубым массивным абажуром, свисавшим перевернутой корзиной с потолка, с черным старым буфетом и кожаным диваном в углу, почувствовала, вернее, даже ощутила, как что-то холодное и неприятное, — беду.
Грызлов лежал на кровати бледный, что-то бормоча в беспамятстве.
— Товарищ министр! Товарищ министр! — донеслось глухое бормотание до обомлевшей, остановившейся Дарьи. — Я вам докладываю… Гайки, гайки надобно подкручивать. Ах, как вагоны красиво бегут. Всем подкручивать надо, а особенно начальникам. Подвижной состав должен быть всегда в исправности. Вы за это ответите! Возьмите, возьмите все… Темно, видите, темнеет? Где свет-то? Зачем вы прячете свет? Зачем же вы толкаете меня в эту трубу?! Я боюсь ее, я боюсь ее… Верочка, это ты пришла? О, как тяжко мне! Деньги я оставлю сыну Константину. Десять тысяч — большие деньги… Он будет доволен. А Шурочке я оставлю дачу. Видишь, я не обидел ее. Дачи теперь дорогие. Я же знаю, что она мне не родная дочь. Не отпирайся, я все знаю. Ты не виновата, я знаю, что ты не виновата. Ты его не любила. Просто это все вышло случайно. Ты и меня не любила, а я, я…