В стране долгой весны
Шрифт:
Иванпетя не то чтобы боялся бригадира, но просто не хотел с ним конфликтовать. Как ни крути, а от бригадира многое зависит: заработок, участок работы полегче, вообще отношение к тебе в бригаде.
Семен Жарков всего лет пять работает на шахте, но он зол в работе и вообще-то башковитый мужик: за такой короткий срок от простого бурильщика дотянул до бригадира.
Иванпетя недолюбливал Семена за то, что тот не считается с мнением самого Иванпети, хотя уже с его мнением он должен считаться. Как-никак Сапов пятнадцать лет на Крайнем Севере, больше десяти из них работает на одной и той же шахте. Правда, начальство недолюбливает
Не только из-за денег любит Иван Петрович Чукотку. Просторы здесь, вообще первозданная вольность в природе. Хорошо на материке, да уж больно тесно там человеку. Песчинкой там себя чувствуешь, затертым, забитым, задавленным сутолокой. На Севере ты — человек, тут ты на просторе распрямленным живешь, тут ты сам к себе уважение имеешь.
О материке, а главное о лесе и тепле, Иван Петрович всегда тосковал. Раз в три года он отправляется в шестимесячный отпуск на материк, на юг, к морю, лесам и солнцу. До отпуска Иван Петрович копит, бережет каждую копейку. На юге с семьей Саповых что-то происходит: они начинают сорить деньгами, покупают всякие дорогие безделушки, в ресторанах закатывают такие пиры, что официантки принимают их за рецидивистов, «взявших» очередной банк, пешком почти не ходят и меньше пятерки таксисту не дают.
Из отпуска Иван Петрович с женой всегда возвращаются досрочно, без гроша в кармане, с приличным долгом. Первое время муж и жена ругают себя за расточительность, клянутся, что уж в следующий раз и копейки даром не потратят. До очередного отпуска Саповы вновь отчаянно копят, экономят буквально на всем — еде, одежде, вещах. И вот попадают на юг, появляются на берегу благословенного синего Черного моря, где жизнь кажется легкой и красивой, и тут с Саповыми опять что-то происходит, в них сгорают какие-то предохранители, и снова они безудержно сорят деньгами.
В балке сумеречно, но огня не зажигают: керосиновая лампа сильно коптит, а электростанцию еще не отремонтировали. Иванпетя, склонившись над столом, в бледном квадрате света из окна, строит карточный домик. Индюк что-то мычит во сне. Семен тяжело, обреченно вздыхает.
— Может, поиск какой-нибудь заорганизуем? — спрашивает бригадир. — Хотя в такую-то пургу…
— Да чего ты страдаешь! Гляди, заблудится он. Этот ветродуй поди уж нашел себе деваху и развлекается. Он же без таких-то и дня не переживет.
В сенях неожиданно раздается глухой стук. Балок трещит. Семен и Иванпетя, раздетые, перепуганные, выскакивают в сени.
В седой мути снега, задуваемого ветром в распахнутую дверь, они видят, как Мятников и Банков пытаются закатить в сени деревянную бочку. Бочка была таких размеров, что
— Чего уставились? — кричит Мятников. — Ломайте стояк!
Николай поддевает ломиком, неизвестно каким образом появившимся в его руках, стояк дверной коробки. Доска с сухим хрустом ломается. Мятников переламывает еще пару досок. Проем стал гораздо шире, и бочка свободно вкатывается в сени.
— Чего глазами шлепаете, прилаживайте назад доски и дверь закрывайте! — Это уже молчаливый, замкнутый Василь стал командовать! Иванпетя прилаживает доски, закрывает дверь.
Бантусь вносит в балок объемистую, довольно тяжелую бумажную коробку.
— Ну, будет дело! Будет! Все устрою в лучшем варианте, — потирает замерзшие руки Мятников. — Вот заварганю, так заварганю!
— Че в коробке-то? — спрашивает Банкова Иванпетя.
— Сахар… — отвечает тот.
— Вы что, психи? Куда нам его столько? На десять лет хватит, — бубнит Иванпетя.
— Ну и дуроломы вы все, неужто не поняли, что я решил брагу сварить?
— Брагуу! — ахает Иванпетя. — Как же мы раньше до этого не доперли? Ну ветродуй!
— Хватит ругаться, за дело, мужики! — Мятников становится в центре балка и начинает давать всем задания. — Иванпетя, сходи к колхозному складу и там откопай в снегу несколько старых оленьих шкур. Они пригодятся для утепления бочки. Индюк, поднакопил силы? Теперь таскай воду из ручья. Мы с Василем начнем подготавливать бочку.
— Прямо фельдмаршал, — одеваясь, говорит Иван Петрович. — Тебе, Мятников, какой-нибудь Клондайк нужен…
— Зачем?
— Конституция у тя авантюрная.
Пурга кончилась на третьи сутки, кончилась в самое неподходящее время, когда у шахтеров в балке подоспела брага.
Утром из-за сопок выглянуло солнце. В тишине запахло крепким, крутым морозом. Казалось, что небо — это продолжение заснеженной земли, а солнце так близко, что до него можно дотянуться рукой.
Поселок, засыпанный снегом, ожил: задымили трубы в домах, появились на улице дети и собаки, взрослые расчищали тропинки и дороги. Наконец-то отремонтировали электростанцию, и уже с утра в домах горел свет.
Раньше всех в этот день встал Иванпетя. Он выскочил прямо в кальсонах с чайником в сени, сбросил с бочки шкуры, отодвинул крышку и зачерпнул белесой жидкости. В балке все еще спали, но когда Иванпетя налил брагу в кружку и выпил, тотчас проснулся бригадир Семен и спросил:
— Ну как, подоспела?
— В норме, стервь! Прямо в голову шибанула целительная гадость.
На железную печь водрузили большой котел, нарубили в него оленины и, пока варилось мясо, пропустили по кружке браги, потом по второй, третьей.
Брага оказалась крепкой, горьковатой и резко отдавала дрожжами.
О работе в этот день не могло быть и речи. Подвыпивший Семен лез ко всем целоваться, умолял друзей быть верными женам, оберегать их от житейских невзгод и тяжелых болезней.
К вечеру неизвестно каким образом о гульбище в балке узнали местные почитатели Вакха. И потянулись мужчины один за другим к длинному балку на окраине поселка — кто с чайником, кто с ведром, а кто с канистрой. Гости чинно здоровались, выпивали кружку белой жидкости, хвалили питье и с наполненной посудиной спешили домой. По радио уже несколько раз передавали штормовое предупреждение — надвигался антициклон.