В стране ваи-ваи
Шрифт:
На обратном пути я спрашивал у одного из ваи-ваи названия всех крупных деревьев (более тридцати сантиметров в поперечнике), росших вдоль тропы. Меня поразило разнообразие леса: на протяжении полутора километров мы насчитывали сто тридцать больших деревьев семидесяти шести различных видов, из которых пятьдесят семь попались нам по одному разу, шесть — дважды, и лишь тринадцать — более чем дважды. Для сравнения скажу, что в дубовом лесу в Англии вы вряд ли насчитаете больше семи крупных видов.
Отдельные участки смешанного леса встречались мне и в более северных областях, но здесь он тянулся километр за километром, и хотя казался на первый взгляд однообразным,
Первый профиль, который я здесь составил, показывал, как и возле миссии, участок болотистого леса; мы целый день провозились под легким балдахином из трепещущих пальмовых листьев. Затем я изучил участок, рельеф которого создан наносами небольшой речки; дальше — склоны: крутые, отлогие, каменистые и, наконец, вершины, на которых росли тонкоствольные рощи и Clusia опутывала камни длинными корнями.
Постепенно из хаоса деталей начала выявляться общая картина, картина ландшафта, созданного водой — бурными ливнями, постоянной капелью с листьев, просачивающимися подземными водами, стремительными потоками, скатывающимися по склонам. Скалы, превращаемые выветриванием в почвообразующие породы… Ручьи, прогрызающие крутые ущелья и размывающие холмы… Равнинные реки, которые, разливаясь, откладывают на берегах принесенные с возвышенных участков продукты выветривания… Берега, задерживающие речные воды, так что возникают постоянно затопляемые участки и образуется трясина, подобная трясине более северных болот, но заросшая исполинскими деревьями и покрытая ковром опавших листьев и сломанных веток…
Итак, вода — вот ключ к этому краю, к этому зеленому океану! И чем больше я узнавал его, тем более проникался ощущением удивительной красоты утонченных деталей и разнообразия лесов, которые показались мне сперва такими скучными.
Полдень, ночь и утро в лесу
Прошло несколько дней, и общество облаченных чуть ли не в одни браслеты и ожерелья индейцев стало для меня совершенно естественным. Я узнал в них привлекательных, по-настоящему обаятельных людей с сильной, ярко выраженной индивидуальностью. Как ни напряженно мы трудились, дни проходили весело: смех и шутки были неразлучными спутниками ваи-ваи.
Единственный, к кому я не мог проникнуться полным доверием, был Чекема. Все первые дни он ходил с усталым видом, брюзжал и под любыми предлогами отлынивал от дела. Ярко раскрашенный, он слонялся по лагерю с заносчивым видом, а когда выходил на работу, все время мешал мне. Язык вай-вай очень трудно транскрибировать, гласные и согласные звучат иначе, чем наши, к тому же у каждого свое произношение. Большинство индейцев терпеливо относилось к моим вопросам, но Чекема раздражался, стоило мне переспросить хоть слово. Он либо кричал мне в самое ухо, либо шептал еле слышно, а потом фыркал и ухмылялся; одним словом, вел себя вызывающе.
Иногда он нарочно говорил мне неверное название растения, а то отвечал бранью. Я уже было махнул на него рукой, как вдруг обнаружил, что Чекема становится дружелюбнее, по-своему интересуется нашей работой, приветствуя каждую новую находку громким возгласом восхищения, старается показать мне все сколько-нибудь примечательное.
Так,
— Начальник, начальник, начальник, повиси, мм, мм, бам, бам, повиси, повиси!
Я покачал головой: Эока ушел с ружьем. Тогда Чекема метнулся в сторону и тут же вернулся. В руках у него был лук и длинная-предлинная стрела с деревянным наконечником. Он медленно крался вперед, не отрывая взгляда от кроны дерева.
Чекема преобразился: взбалмошный фанфарон превратился в охотника, двигавшегося мягко и бесшумно и предельно сосредоточенного. Осторожно подняв 2,5-метровый лук, он натянул тетиву и послал стрелу. Левая рука с луком упала, правая красиво изогнулась — как у статуи. За густыми ветвями я только мельком видел полет стрелы, но она вернулась на землю с добычей — туканом величиной с молодого цыпленка. Чекема попал в цель с двадцати пяти метров.
Очень осторожно, стараясь не повредить перья, он снял шкурку, раскаленным ножом опалил ее изнутри, высушил и присоединил свежий трофей к украшениям на своей косичке.
Юноши, точно фавны, прыгали, скакали, катались по земле, лазали по деревьям, как белки. Подложив под ступни расщепленный стебель лианы, индейцы поднимались, словно гусеницы, по самым гладким стволам, а вверху перепрыгивали на ветви соседних деревьев и спускались совсем в другом месте.
Эндрью знал множество штук, которые очень нравились индейцам. Однажды, когда вдали от лагеря нас застал ливень и мы сгрудились под наскоро сооруженным навесом, он стал подражать голосам животных — раздул щеки, зажал нос и издал глубокий горловой звук «Уумп! Уумп!» — точно птица-трубач [16] . Потом засвистел в лист, как тапир, захрюкал дикой свиньей, закричал ревуном. Затем он показал, как из стеблей и листьев, складывая и разрезая их, делать гирлянды, фигурки, даже двухствольное ружье.
16
Агами (Psophia creptans). — Прим. ред.
Часто ваи-ваи играли со мной в «гляделки». Особенно любил эту игру Маваша; на какое-то время он становился важным и надутым, как сова, но тут же разражался смехом. Как-то я во время такого состязания свел глаза к носу, и в тот же миг все индейцы, пораженные, окружили меня с возгласами: «Аноро!» («еще, еще!»).
Моя борода одновременно занимала и пугала их. По мере того как она отрастала, они все чаще протягивали руку потрогать ее, произнося: «Ммммммм!» или «Аааааааа!» или «Чичибе! Чичибе!» («Страх, что такое!»).
Самым искусным охотником был Якота. Идя по лесу, он всегда выслеживал дичь; ноздри его раздувались, глаза зорко смотрели вдаль. Лучшими стрелками из ружья показали себя Эока и Маваша; правда, остальные с помощью лука и стрел промышляли не хуже их. За шесть дней индейцы добыли шесть агами, одного гокко, трех туканов и четырех обезьян, в том числе капуцина, удивительно похожего на человека. Добычу сразу же кидали на колья над костром; дав ей лишь немного пожариться и закоптиться, ваи-ваи съедали мясо. Они никогда не оставляли ничего для следующей трапезы. Как мы ни старались, нам не удавалось добывать достаточно мяса, и каждое утро индейцы жаловались на голод. Иона, Эндрью, Тэннер и я, чтобы поднять их настроение, делились своим пайком, надеясь, что на Нью-Ривер у нас будет рыбы вдоволь.