В стране ваи-ваи
Шрифт:
Сегодня мистер Ливитт появился в дверях своей кухни довольно поздно. Он посмотрел на ожидающих его индейцев, затем, спускаясь по ступенькам, указал в небо на точку, где часом раньше стояло солнце. Я сообразил — миссионер предлагает носильщикам прийти завтра. Он объяснил, что находится в молитвенном настроении и собирается остаток дня посвятить богу. А ваи-ваи могут и подождать.
В первый момент я опешил, но, подумав, решил, что миссионер поступает так неспроста: он хотел задержать индейцев в миссии, надеясь усилить свое влияние на них. Пока они чувствовали себя совершенно независимо, думали только о том, чтобы
На следующий день мистер Ливитт появился точно в условленный час.
Толпа восхищенно вздохнула, когда открыли первый из моих трех мешочков с бисером. Послышался взволнованный гул, затем наступила тишина. Какое богатство! Подумать только! Даже те, кому ничего не причиталось, побросали свои дела и примчались к миссии; дети остались без присмотра, а собаки без корма. Мешок золотых монет, рассыпанный на мостовой Уолл-стрита, произвел бы, вероятно, такое же впечатление.
Я отмерял плату чайными ложками (бисер был очень мелкий) и чувствовал себя Маммоной [25] . Десятки глаз следили не отрываясь, как льются красные, белые и голубые стеклянные струйки в фунтик из пальмового листа, зажатый в дрожащей руке получателя.
25
Маммона — в христианских церковных текстах злой дух, идол, олицетворяющий сребролюбие и стяжательство. — Прим. ред.
— Не забудьте, — вмешался мистер Ливитт, — учесть стоимость доставки товаров сюда. Здесь цены несколько выше.
Я собирался платить ваи-ваи, исходя из той цены, которую уплатил сам, так, чтобы получилось по доллару в день. Однако по недосмотру тех, кто укладывал вещи, далеко не ко всем товарам были приложены счета, и я не всегда знал, сколько стоил мне ют или иной предмет. Мне не хотелось понести убытки, не хотелось и подрывать позиции миссионеров, поэтому я решил произвести расчет согласно советам мистера Ливитта.
Как оказалось, я бессовестно наживался. Однако впоследствии это мне очень помогло: я привез слишком мало товаров, и мне пришлось бы прервать экспедицию гораздо раньше. Невольно я помог и миссионерам, которым было выгодно, чтобы индейцы получили поменьше товаров.
— Даже если платить здесь только треть расценки, принятой в других частях колонии, — объяснил мне мистер Ливитт, — ваи-ваи очень скоро наберут нужное им количество ножей, бисера, рыболовных крючков, котелков и губных гармошек. Обменный товар утратит свою ценность, и нечем будет привлечь индейцев на работу. Тогда уж их из лесу не выманишь. Заживут они беззаботно, занимаясь охотой и рыбной ловлей, возделывая поля и воспитывая детей.
Миссионеры видели только две возможности заставить ваи-ваи работать в миссии: искусственно создавать недостаток нужных им товаров или приобщить их к цивилизации. То, что они видели в миссии, уже научило индейцев ценить преимущества некоторых промышленных товаров, особенно алюминиевой и эмалированной посуды. Она настолько превосходила примитивные, хотя и красивые, гончарные изделия самих ваи-ваи, что те перестали выделывать их. Большим спросом пользуются патроны: двое индейцев уже обзавелись ружьями, и можно было не сомневаться, что вскоре все племя откажется
Если ваи-ваи привыкнут носить одежду из тканей, они постепенно утратят интерес к бисеру, зато с большим вниманием отнесутся к привозному продовольствию (рису, мясным консервам, сахару, соленой рыбе, сгущенному молоку) и промышленным товарам… «В конце концов, здесь, так же как и в других местах, — подумал я, — индейцы будут вынуждены постепенно забросить свои поля, отказаться от привычного образа жизни, а наемный труд поневоле станет необходимостью». Меня удручало сознание того, что любое проявление щедрости с моей стороны только ускорит этот процесс.
Так или иначе, эти простодушные люди получали от меня взамен каждого заработанного доллара товаров только на пятьдесят центов. За пятнадцать дней работы я выдал Чекеме по унции [26] красного, белого и голубого бисера (я был вынужден экономить этот наиболее портативный и дефицитный товар), секач, напильник, девяносто метров лески, топор, катушку ниток и кусок мыла. Остальные выбрали себе то же самое, и лишь Маваша попросил заработанные им пятнадцать долларов сохранить как взнос в счет стоимости ружья.
26
Унция — 28,3 г. — Прим. ред.
Индейцы гордо отходили в сторону, довольные своими жалкими сокровищами, а у меня на душе скребли кошки. Я вспомнил, как они голодные, с тяжелыми ношами пробивались через лесную чащу, как, несмотря ни на что, с ними всегда можно было договориться, как при любых обстоятельствах они не теряли чувства юмора. Это были хорошие, достойные уважения люди!
Рассчитавшись, я стал раздавать продовольствие на следующий этап экспедиции, стараясь одновременно определить, сколько останется запасов, чтобы нанять еще носильщиков.
Мистер Ливитт стоял тут же, на случай, если бы понадобилась его помощь, и разговаривал с окружившей нас толпой. Его светловолосый сынишка Кальвин карабкался через ящики и играл со своими смуглыми сверстниками, расписанными красными и черными полосами. Фоньюве (он совершенно оправился после удаления зуба) и Уильям стояли рядом. Несколько древних старух старались ощупать каждый мешок своими длинными пальцами, заглянуть в каждый ящик. Женщина могучего телосложения держала на руках крохотного малыша, на котором были одни лишь бусы и серьги из птичьих перьев. Милый бутуз внезапно пустил желтую струйку прямо на земляной пол. Окружающие были слегка смущены, но что спросишь с такого несмышленыша?
Вдруг все расступились, пропуская в склад тучного важного мужчину. На его полном лице под правым глазом выделялась большая родинка. Было заметно, что он сильно простужен. Вместе с ним вошла самая красивая индианка, какую мне когда-либо приходилось видеть, — лет шестнадцати, с красной полосой на курносом носу, с прелестным улыбающимся ртом, мелкими белыми зубами, длинными, до плеч, волосами и большими приветливыми карими глазами. Фигурка у нее была чудесная. Ее одежду составляло бесхитростное одеяние из зернышек и бисера, среди которых висела английская булавка — как раз там, где у англичанки висел бы крестик.