В стране ваи-ваи
Шрифт:
В деревнях, которые я посещал раньше, птенцов и зверенышей было не меньше — олени, пака, пеккари, оцелоты, ягуары, агути, длиннохвостые попугаи, ястребы, совы, утки, котинги. Встречались даже молодые тапиры, самые крупные млекопитающие южноамериканского материка. Иначе говоря, я видел прирученными чуть не всех крупных съедобных или чем-нибудь примечательных представителей животного мира этой области — иногда только молодых (это относилось к кошачьим и тапирам [70] ), но чаще всего взрослых.
70
Иона рассказывал о взрослом тапире, который на протяжении многих лет приходил из леса в деревню навестить своих прежних хозяев. Я видел однажды в аравакской деревне оцелота, жившего там уже
Одних держат исключительно ради забавы — с ними любят возиться ребятишки, а также индианки, которые часто бездетны. Агами исполняют обязанности сторожей, предупреждают о появлении врагов и ягуаров. Попугаи поставляют перья для головных уборов и других украшений (и вследствие этого выглядят подчас изрядно общипанными).
Известную роль играют суеверия — например, широко распространено убеждение, что благополучие семьи зависит от благополучия ее домашних животных или что можно завоевать расположение духов, обитающих в зверях. Однако в большинстве случаев животных держат как запасный источник пищи (так сказать, заменитель холодильника); это во всяком случае относится к гокко, гуанам, агами, оленям, тапирам, пеккари и капибара.
Любопытно, что в неволе почти все птицы и животные теряют способность к продолжению рода. Вы можете увидеть в деревне множество взрослых особей обоих полов, но они очень редко размножаются, и их, следовательно, нельзя считать одомашненными. Быть может, наши собственные домашние животные — собаки, скот, гуси, лошади, утки и куры [71] — тоже первоначально рассматривались лишь как источник пищи, и разводить их стали потому, что они размножались в неволе? Существует много видов птиц и животных, которых не разводят широко только потому, что они не смогли перешагнуть через этот физиологический барьер. Гокко, например, дают гораздо более вкусное мясо, чем индейка, а ухаживать за ними ничуть не сложнее.
71
Куры, по всей вероятности, как и собаки, не являются эндемичными для Южной Америки. Я не видел кур у мавайянов, зато ваи-ваи их держали — им нравились перья, кукареканье и драчливость петухов; впрочем, они не ели ни яиц, ни куриного мяса.
Но чем объяснить поразительное умение индейцев приручать диких зверей и птиц? То ли такова природа животных, обитающих в джунглях Южной Америки, то ли индейцы знают какой-то секрет, — так или иначе, только самые тупые звери и птицы (ленивцы, опоссумы, тинаму и некоторые другие) не поддаются здесь приручению.
Что касается детенышей, то тут важную роль играет, конечно, забота, внимание, хороший уход. Индейцы приносят в деревню совсем крохотных малышей, только что родившихся или вылупившихся из яиц: попугайчиков длиной меньше пальца, колибри чуть больше горошины, — и успешно выращивают их. Новорожденных млекопитающих выкармливают женщины, птенцов кормят разжеванной маниоковой лепешкой, иногда прямо изо рта. За животными, робкими или дикими от природы, ухаживают несколько человек, чтобы приучить к людям. Но в отношении к животным вы не увидите здесь доброты в нашем понимании слова. И хотя прирученные животные сильно привязаны к своим хозяевам, сами индейцы, особенно мужчины, становятся равнодушными, даже жестокими к ним, как только те подрастают. Стоически, безразлично относясь к собственным страданиям, индейцы изумляются, когда кто-нибудь протестует против того, чтобы мучили животное. Такое отношение проявляется и в том, как приручают взрослых птиц и животных. Их помещают в темный ящик или сосуд на день-два и не дают ни пить, ни есть, после чего узник, если он выжил, обычно становится послушным; затем его приучают к запаху хозяина и освобождают. Судя по всему, этого оказывается вполне достаточно. Отныне животное привыкает к хозяину и его семье (хотя настороженно относится к чужим), приходит на зов, позволяет брать себя на руки и возвращается домой даже после долгих прогулок по лесу. С ним обращаются, как с членом семьи, оно поселяется вместе с людьми, ест ту же пищу. Такая обстановка, а также среда, сходная с естественной, бесспорно способствуют тому, что животные легко свыкаются с новым образом жизни.
На следующий день после нашего прибытия один из мавайянов, по имени Юхме, пожилой суетливый человек,
— Зачем его посадили? — спросил я через Безила.
— Чтобы обмануть животных. Все время, пока люди работали здесь — валили деревья и жгли хворост, лесные животные следили за ними. Олени, дикобразы, свиньи, броненосцы, тапиры — все приходили посмотреть, что здесь происходит. И говорили друг другу: «Кажется, тут будет хорошее поле. Вот придем сюда снова и все съедим». Поэтому индейцы, как только почва остынет после пала, всегда сажают в самой середине одно-единственное растение. И когда животные приходят снова проверить, что получилось, то видят его и решают, что не стоит беспокоиться из-за такой малости. Видите — никто не тронул маниок. Звери говорят себе: «Значит, это место плохое» — и уже больше не возвращаются. А если не сделать так, то они потом придут и все съедят.
За деревней почва, к моему удивлению, стала меняться. Казалось, мы вернулись на равнины Британской Гвианы: под ногами у нас был характерный для них чудесный, сыпучий, снежно-белый или светло-коричневый окатанный песок. В последний раз я видел такие пески много месяцев тому назад в 550 километрах севернее Серра Акараи, и вот встретился с ними опять в 50 километрах южнее хребта. Если они одного происхождения с песками Британской Гвианы, то могут послужить фактом, подтверждающим мою гипотезу о том, что Серра Акараи в ледниковый период были со всех сторон окружены морем и леса этих гор очень древние. Но как проверить догадку?
Задолго до ледникового периода большую часть севера Южной Америки занимало огромное плато, сложенное песчаником. В его основании залегали более древние кристаллические и вулканические породы, выходы которых на поверхность образовали Серра Акараи. На протяжении миллионов лет происходило разрушение этого плато и обнажение коренных пород, и в наше время от него осталась только гряда Пакараима, между Венесуэлой, Бразилией и Британской Гвианой, а также отдельные столовые горы в лесах. Продуктом эрозии явились пески Британской Гвианы. Бесчисленные песчинки смывались с нагорий реками и откладывались ниже по течению, причем более крупные оседали раньше; достигнув обширного мелководного моря (геологи называют его «Белопесчаное море»), некогда покрывавшего нынешние равнины, они образовали мощные рыхлые пласты, однородные по составу. Затем, когда морское дно поднялось, пески в свою очередь подверглись эрозии, и возникли волнистые низменности, возвышающиеся метров на сто-двести над уровнем моря и иссеченные крутыми оврагами там, где текут реки. В большинстве случаев первоначальный светло-коричневый цвет исчез, сменившись ослепительно белым. Сверху пески прикрыл высокий лес особой структуры — ведь не всякое дерево приживается на рыхлом, легко пропускающем воду песке.
Кое-где эрозия совершенно уничтожила песчаный пласт, в других местах коренные породы еще прикрыты тонким слоем. Но для геолога этого достаточно, чтобы реконструировать историю области, — лишь бы он мог быть уверен, что речь действительно идет о следах «Белопесчаного моря»; дело в том, что из коренных пород, гранитов и гнейсов, также подчас образуется песок, который может оказаться таким же белым и с зернами такого же размера, если его переносила современная река. К счастью, существует довольно надежный критерий: песчинки из «Белопесчаного моря» округлые, остальные — многогранные.
Нагнувшись, я взял горсть песка и высыпал обратно, оставив на ладони несколько песчинок. Пригляделся поближе: круглые! Но уже в нескольких метрах дальше шел типичный гранитный песок, а предыдущий участок был слишком мал, чтобы делать какие-либо выводы.
А затем мы вышли в «саванны»: перед нами метров на сто простирался неровный луг, окаймленный со всех сторон кустарником с желтыми и пурпурными цветками [72] . Поодаль за кустами стройными рядами росли пальмы.
72
Birsonima и Rhynchanthera.