В Суоми
Шрифт:
С верхней площадки башни я разглядывал столицу, изрезанные берега ее многочисленных гаваней, голубую даль Финского залива. Бронзовая статуя Нурми внизу отсюда казалась едва заметной.
Тампере — Хельсинки.
ДОРОГА ЖИЗНИ
Если маляр Бюман уже был идейным социалистом-интернационалистом, когда началась война, то маляр Калле, наоборот, вступал в войну убежденным шюцкоровцем. С Калле, специалистом по окраске автомобилей, познакомил меня его пасынок Эса Хейккиля — секретарь Союза демократической
— Мне трудно говорить о нем как об отчиме, он скорее мой приятель, — признался Эса.
Впрочем, расскажу по порядку. Мы сдружились с Эса летом во время моей поездки по стране. И в каждом городке он тянул меня на какую-нибудь танцевальную площадку и всегда сравнивал ее с залом для танцев своего Рабочего дома в Вартиокюля.
— Если так получилось, что путь к душе молодости идет через ноги, через танцы и спорт, надо сделать все, чтобы и этот путь приводил к нам. А если мы будем стоять в стороне и только свысока возмущаться узостью идейных запросов молодежи, то этот же путь уведет ее от нас. Вот! — закончил Эса так, словно продолжая прерванный спор с неизвестным мне противником.
— А как это происходит? — перебил я Эса.
— Начинаем, казалось бы, с мелочей. У нас в клубе, в комнатке перед залом для танцев, на столах лежат рабочие газеты, демократические брошюры, на стенах плакаты с лозунгами дня. В перерывах между танцами молодежь подходит к столу и листает газеты. Сначала заглядывают, конечно, только в отделы спорта и происшествий, а затем втягиваются, привыкают читать именно эти газеты, считать их своими. И, между прочим, замечаешь — какой паренек посерьезнее. Попросишь его помочь поддерживать порядок, подежурить в клубе… Дашь прочитать книжку, поговоришь по душам. Глядишь, уже в активе, занимается в кружке политграмоты… Когда мы с матерью, сестрой и отчимом приехали в Вартиокюля, тут насчитывалось всего пять комсомольцев. Теперь семнадцать, а к концу года станет тридцать. И я уже знаю, кто именно. А с будущего года дело пойдет еще лучше.
Танцы Эса любит не только теоретически. Стройный, широкоплечий, музыкальный, он сам отлично танцует и, кажется, даже увлекается этим видом «агитационной работы»… Кстати, не надо забывать о том, что чистый доход от танцев составляет немалую часть бюджета демократических организаций.
— Но никогда так много не танцевали, как зимой пятьдесят шестого года, в дни всеобщей забастовки, — как-то рассказывали мне в Союзе демократической молодежи.
Чтобы бастующая молодежь не толпилась на улицах, во избежание разного рода провокаций и схваток, с самого утра и до позднего вечера на танцевальных площадках, принадлежащих рабочим организациям (вход был бесплатный), играли оркестры и шли танцы.
Но стоило распорядителю громогласно объявить, что у такой-то бензоколонки появились штрейкбрехеры или на такой-то улице хотят смять пикет, музыка умолкала, юноши немедля оставляли своих партнерш, устремлялись на место происшествия, наводили порядок и возвращались обратно. Танцы продолжались!
Не умея отвлечь молодежь от летних «коммунистических» танцевальных площадок на свои, правые социал-демократы делают все, чтобы и тут помешать левым организациям.
Когда в Куопио летом в городском саду, на окраине города, я любовался высокой, круглой, пахнущей свежей сосной беседкой, возведенной рабочими, чтобы было где потанцевать молодежи, мне рассказали, что муниципалитет хочет прикрыть эту танцевальную площадку, потому что музыка, видите ли, мешает отдыхать людям,
Под угрозой закрытия находится и танцевальная площадка «Альппила» в Хельсинки, арендуемая рабочими организациями. Она расположена в скалистом амфитеатре в парке, поодаль от жилых домов, и звуки оркестра из ее раковины не долетают даже до границ парка. Над «Альппила» расположен увеселительный парк «Линнамяки» с шумными аттракционами, оттуда ежевечерне с «американских гор» раздаются душераздирающие вопли. Но, не имея никаких претензий к шумной «Линнамяки», таннеровские законники из муниципалитета не хотят продлевать с левыми организациями аренду площадки «Альппила», ссылаясь на закон, охраняющий тишину в жилых кварталах.
На сорок первом номере автобуса под вечер в среду мы приехали в Вартиокюля. Ведь здесь танцуют по средам и пятницам. В субботу нельзя — банный день.
Рабочий дом стоял в сосновой роще на холме, метрах в трехстах от шоссе, поодаль от поселка.
— Удобное расположение. Тут уж никто не сможет сказать, что наш джаз мешает отдыхать в поселке, — улыбнулся Эса и быстро добавил: — К тому же с холма все хорошо видно кругом.
Когда мы подошли поближе к Рабочему дому, похожему не то на вытянутое дощатое строение одноэтажного летнего театра в каком-нибудь захолустье, не то на большой засыпной барак-времянку, начался мелкий дождь.
Эса взглянул на затянутое облаками небо.
— Это хорошо, — сказал он, — в лесу сыро, больше народу придет на танцы. Подождите, пожалуйста, тут, у входа, пока я запру Стилягу и Рекса.
Стиляга оказался такой же огромной чепрачной немецкой овчаркой, как и Рекс. Из-за черной шерсти на передних лапах Стиляга казался одетым в длинные узкие брючки, которые, как здесь шутят, можно натянуть только с вазелином. Пока в Доме никого не было, собаки свободно бегали по комнатам и залу.
— Мы их купили незадолго перед выборами в парламент, — объяснял Эса, запирая псов на кухоньке, примыкавшей к комнате, в которой живет заведующая Рабочим домом — его мать.
И дальше он рассказал вот что.
Весной ребятам из Союза демократической молодежи стало известно, что молодчики из Союза коалиционной молодежи, продолжая «лапуаские традиции», когда доблестью считалось громить помещения пролетарских организаций, собираются перед выборами напасть на Рабочий дом. А если даже им и не удастся разгромить его — рабочие парни успеют прибежать на выручку, — то, во всяком случае, можно будет придраться к тому, что возле Дома происходят дебоши, и закрыть его «законным» образом.
— Вот тут-то мы и приобрели Рекса и Стилягу, — продолжал Эса. — Водили по поселку для острастки, чтобы все видели, какие они сильные и свирепые… А из пустого зала Рабочего дома их лай далеко разносится. И, как видите, выборы у нас прошли без эксцессов!
Вскоре пришла Аста, невеста Эса, — высокая, стройная, бледная, с глубокими голубыми глазами и удивительно тонкой, «осиной» талией.
Может быть, талия казалась еще тоньше оттого, что яркая юбка топырилась конусом.
Аста хлопотала у бутылок с фруктовой водой и ловко нарезала бутерброды. Сегодня на ее долю выпало торговать у буфетной стойки. Обычно это делает заведующая Рабочим домом, мать Эса, старая коммунистка-подпольщица.