В Суоми
Шрифт:
— Победа!
Ответа не было.
Возчики перестали разговаривать и с видимым изумлением смотрели на Олави.
Тогда выступил на лунную дорогу из тени Лундстрем и повторил:
— Победа!
Сидящий на задних санях человек испуганно хлестнул лошадь, крича:
— Эй, берегись, пропусти!
Но Олави схватил лошадь под уздцы и сказал:
— Победа! Свои!
Тогда возчик умоляющим, испуганным голосом попросил:
— Да отпустите нас! Мы самогоном не торгуем, разве вы не видите?!
Товарищи отступили.
— Чуть не выдали себя… — пробормотал Олави.
— Но уже давно время, — сказал Лундстрем.
Прошло
— Придется идти восвояси, — угрюмо сказал Олави.
И они, нагрузив на плечи привычные тяжелые свертки, медленным шагом отправились обратно по проложенной лыжне.
Вскоре снова послышались широкое дыхание лошадей и тонкий скрип полозьев. Товарищей кто-то догонял.
За ними шли сани. Олави бросил сверток в снег и снова выступил из тени на дорогу.
— Победа! — полушепотом бросил возчик.
— Победа! — не удержался от громкого возгласа Лундстрем.
— Почему опоздали? Почему едете с другой стороны? — расспрашивал Олави.
— Да все потому же, — отвечал человек с шарфом, намотанным вокруг шеи. — Выехали мы вовремя, но вот видим, по дороге едут за нами еще двое на таких же панко-регах. Гуськом идут за нами. Мы ускоряем ход — они за нами. Ничего другого не оставалось, как хлестнуть наших лошадей и полным ходом уйти вперед. Мы так и сделали, и мимо места прошли раньше условленного времени. На развилке пошли вправо и дождались, пока они проедут влево по большой дороге. Они так и сделали, как по заказу. Тогда мы пошли обратно и вот встретились.
Для нескольких человек нагрузить две панко-реги оружием — недолгое дело, особенно когда торопит январский ночной мороз.
Когда сани были нагружены, они разъехались на развилке по разным дорогам, идущим на север — на лесоразработки. С одними санями ушли вчерашний вестник, возчик и еще один человек. У всех у них были заткнуты за пояс отличные топоры, блестевшие при луне. Лучковые пилы с тонкими полотнищами, с фигурным волчьим зубом лежали поверх попон.
На других санях сидел незнакомый возчик, а за санями шагали ищущие работы — опытный лесоруб Олави и новичок Лундстрем. Изредка они садились по очереди на сани, чтобы немного передохнуть.
«Однако этот Коскинен обо всем позаботился», — с уважением подумал Олави и почему-то вспомнил набитый снедью мешок и смущенный, жаркий шепот Эльвиры, которую он оставил три часа назад. На сколько? На несколько дней, на несколько лет, навсегда?
Так они шли за санями до самого рассвета.
Рыжебородый возчик соскакивал с саней и бежал рядом с ними, стараясь согреться, и бил ладонью о ладонь.
Ночью они молча прошли через какую-то деревушку. Скрип полозьев был их походным маршем.
Утром, часам к девяти, они вошли в большую деревню и, не доезжая до почты, остановились около харчевни. Эта же харчевня была постоялым двором. Жена хозяина, дородная женщина, стояла за прилавком и горячо спорила с молодой девушкой, должно быть, дочерью.
— Эй, дочка! — обратился к девушке рыжебородый возчик. — Хватит у вас припасов накормить трех лесорубов?
Девушка, на полуслове прервав разговор, обиженно и хвастливо сказала:
— Еды здесь будет для двух тысяч таких бродячих отцов, как вы, — и снова повернулась к матери, продолжая скороговоркой прерванную речь.
— Тогда дай нам кофе!
Рыжебородый распряг лошадь на отдых.
Перед
В тесном помещении в форменной черно-белой кругленькой фуражке сидит девушка и разбирает полученную корреспонденцию. Около нее пожилой почтальон ждет окончания разборки писем, чтобы разнести их по адресам. Иногда, чтобы доставить на дальний хутор заказное письмо, надо потерять целый день. Лыжи почтальона прислонены к стене почты, около маленького черного почтового ящика с серебряным изображением старинного рожка и телеграфной молнии.
— Нельзя ли мне купить или посмотреть последние газеты? — робко спрашивает Лундстрем девушку.
На ней форменная фуражка, она при исполнении служебных обязанностей и не может отрываться от работы, чтобы отвечать на пустые расспросы каждого лесоруба.
Тогда Лундстрем уже немного громче спросил фрекен, не может ли она ему показать последние номера шведских газет, и так как он говорит на чистом шведском языке, молодая почтарша поднимает свое лицо от пачки писем и смотрит в упор на посетителя.
О, ей очень приятно в этой глуши встретить человека, который хорошо говорит по-шведски! Здесь уж слишком много грубых мужиков и мало настоящих интеллигентов. Она состоит в патриотической организации «Лотта Свярд» [1] , но правде надо смотреть в глаза: по знанию шведского языка здесь, в Похьяла, всегда можно отличить простонародье от людей образованных.
И она дала ему пачку последних шведских газет.
Самая свежая была недельной давности. Но Лундстрема каждая телеграмма ошарашивала «последней новостью». Он прочел, что «повстанцы» в Карелии теснят на всех участках Красную Армию; что по всей Финляндии идет вербовка добровольцев «на помощь Карелии»; что социал-демократы настроены против поддержки белого карельского мятежа, но полагают, что, прежде чем принимать какое-либо решение, нужно выяснить ситуацию; что демонстрация протеста против карельской авантюры, возникшая по призыву рабочей социалистической партии, «этих скрытых коммунистов», — разогнана, а вожаки арестованы и посажены в тюрьму на разные — к сожалению, небольшие — сроки. В газетах также сообщалось, что предстоит расширение финляндской лесопильной и бумажной промышленности, так как Лига наций, по всей вероятности, решит, что Советская Карелия должна быть присоединена к Финляндии. А лесные ресурсы Карелии неисчислимы.
1
«Лотта Свярд» — женская организация фашистского типа.
Лундстрем прекрасно знал, что буржуазные газеты врут, что они клевещут, искажают истину, скрывают неприятные для себя факты, но обилие свежих телеграмм, победоносный их тон произвели на него такое впечатление, что молодая почтарша, внимательно следившая за ним все время, спросила:
— Что, вы нашли объявление о смерти родственника?
— Нет, фрекен, все в порядке, — смутившись, ответил Лундстрем и, поблагодарив почтаршу, быстро пошел обратно.
Он рассказал вполголоса обо всех этих новостях Олави и умолчал лишь о сомнениях, одолевавших его.