В Суоми
Шрифт:
Одежда, кеньги валяются в беспорядке на незастеленных койках и на дощатом полу. Инари тянет за вделанное в пол круглое железное кольцо. Квадратная крышка люка лениво, словно нехотя, приподнимается.
— А ну, вылезай! — командует Инари.
И Каллио и Унха услышали неожиданно для себя в голосе товарища начальнический тон, не повиноваться которому нельзя.
Первым вылез тот молодчик, который умывался снегом перед бараком.
Объездчики виновато, один за другим, подымаются из люка. Их выводят на морозный утоптанный снег. Кое-кто еще не
Их строят в шеренгу и пересчитывают. В это время Инари сам, никому не доверяя этого важного дела, перерывает все сундучки и койки. Но больше оружия нет. Он поднимает револьвер, валяющийся на полу рядом с убитым, и приказывает ввести пленных обратно в барак.
— Снять кеньги! — командует он тем, кто успел их раньше надеть. Те, поглядывая на тело убитого, покорно и быстро выполняют приказ. — Отлично! Забери все эти кеньги с собой, — говорит Инари Каллио. — Они пригодятся нам, а эти молодцы без них никуда не уйдут.
Инари оставляет лесоруба, что рубил сосенку, и рыжебородого сторожить пленных шюцкоровцев. Они должны сменяться — один снаружи, на холоде, другой внутри барака — и ждать дальнейших распоряжений. Пленным разговаривать между собой запрещено.
Взвалив на плечи оружие — по три винтовки на человека, — они пошли на лыжах к господскому дому.
— Отлично, отлично! — радовался Унха. — Все захваченные винтовки русские. Я научу тебя с ними обращаться, Каллио.
А Каллио шел рядом с ним и думал о том, как много времени ушло с той минуты, когда он вчера в этот же самый час приступил к работе — валке сосен.
Когда они подошли к дому господ, возле него уже стояли сани с оружием. У саней суетился Олави.
— Вали сюда, ребята, винтовки и патроны, — сказал он и снова пожал руку Каллио.
Возле дома стоял часовой.
Все остались на дворе. Каллио принялся раскладывать большой костер, потому что было чертовски холодно. Унха объяснял незнающим устройство русской винтовки, а Инари пошел в дом доложить Коскинену, что поручение выполнено.
Большая комната была полна народу. На столе лежали револьверы. Шел оживленный разговор.
У запертых дверей, ведущих из столовой в маленькие жилые комнаты, похаживал часовой-лесоруб, постукивая винтовкою о пол. На уголке стола Коскинен заканчивал — уже чернилами, а не карандашом — обращение к лесорубам и трудовому крестьянству Похьяла. Глядя на него, никто не сказал бы, что за сутки он не сомкнул глаз ни на минуту.
Принимая рапорт Инари, он стоял вытянувшись, держа руки по швам. Так он стоял, комиссар первого партизанского отряда лесорубов Похьяла, и все находящиеся в комнате тоже застыли, с уважением глядя на Коскинена, слушая простые слова отчета Инари.
— Через час должен начаться митинг, мы и так запаздываем, — сказал Коскинен.
В комнату вошел Олави.
— На складе много сала и других продуктов, одежда и инструмент.
— Все, что принадлежит акционерам, мы берем с собой. Одежду выдавай тем, кто в ней нуждается. Сколько казенных лошадей?
— Тридцать.
—
— Ладно, — сказал Олави, вышел и подумал: «Я организую такой обоз, который возьмет все, что здесь есть!»
Коскинен вышел на крыльцо. Из ближних бараков и землянок уже начали собираться лесорубы. Коскинен распорядился разложить перед домом еще несколько костров.
Каллио, разжигая костер, сказал:
— Без растопки и дрова не загорятся, а не то что наш брат.
— Ну, мы разожгли как следует, — улыбнулся Унха.
Сунила шел быстро. Радостный день занимался для него. Неярким огнем встающего солнца горел лес, потрескивая на морозе. Отличный день! Ему хотелось громко петь. Но, боясь выдохнуться, он только замурлыкал себе под нос боевую мелодию. А вот и барак, в котором провел он всю зиму.
«Наверно, никогда в жизни я больше не переночую в нем», — думает Сунила, и от этой мысли ему делается еще веселее, и он, сбросив лыжи у порога, ударом ноги распахивает дверь.
— Здравствуйте, товарищи! — радостно кричит он уже проснувшимся и готовым к новому дню тягот лесорубам. — Здравствуйте, товарищи! Забастовка! В восемь утра собрание у господского дома. Идут все!
— Вот молодец, Хильда, — радуется Сунила, — как быстро собралась! А я не думал, что и ты пойдешь!
Но Хильда, закрасневшись, даже не отвечает. Она так быстро шагает по снегу, что за ней трудно поспеть лесорубу с медным котелком за плечами.
— И сюда ты его взял с собой? — изумляется молодой лесоруб.
Но тот смотрит на юнца свысока.
— В любом походе медный котелок три службы сослужит: и кофе сваришь в нем, и погоду предскажет, и… — Но он так и не договаривает о третьей службе медного котелка.
Так они идут молча — и впереди других раскрасневшаяся от волнения Хильда.
Сунила с силой отталкивается палками и, обгоняя Анти — лесоруба с медным котелком — и девушку, кричит ей:
— Хильда, на дворе такой мороз, а в кармане денежки тают!
От смеха Хильды падают с ветвей сухие пушинки снега. Она сразу теряет дыхание и отстает.
Она идет рядом с молодым лесорубом, торопясь прийти к дому господ еще до положенного срока, чтобы увидеть все, расспросить и поговорить. А за ними спешат все лесорубы из их барака.
Один только Анти с медным котелком не торопится.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Крупным, размашистым почерком пишет Коскинен воззвание, все слова которого он продумал в длинные зимние ночи.
В комнату входят лесорубы с разных участков, из разных бараков, бородатые и такие, чьих подбородков не касалась еще бритва. Их фланелевые и шерстяные рубахи пахнут холодом, и снег не тает на острых носках их мягких кеньг. Все тепло ушло из комнаты через разбитое стекло. Люди громко разговаривают, постукивает винтовкой часовой, прохаживаясь возле дверей, за которыми сидят пленные.