В Суоми
Шрифт:
— Значит, я не иду со всеми в Советскую Россию? — повторил Сунила.
— Кто-нибудь должен остаться здесь, и ты больше всех подходишь для этой работы.
Сунила вздохнул.
— Ты прав.
Коскинен привлек его к себе и крепко обнял. Сунила ощутил у своего лица жесткую щетину коротко подстриженных усов Коскинена.
— Ну, ну, будь счастлив, работай вовсю. Ты отличный парень, ты это сумеешь. Вот тебе, товарищ, следующее звено. — И Коскинен показал на человека, отдыхавшего на кровати поручика. —
Но познакомиться было трудно, потому что товарищ спал блаженным сном.
Когда стемнело, Сунила и незнакомец осторожно, задами, не выходя на большую дорогу, не замеченные часовыми, выбрались из деревни.
— Плохо сторожат, распустились часовые, — заметил незнакомец.
И лесной тропой они пошли на север.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
«Весь батальон, как один человек, решил идти в Советскую Карелию», — мысленно подытоживал свои впечатления Лундстрем.
Хуже дело обстояло с неорганизованными парнями, шедшими в хвосте батальона. Сколько останется здесь, сколько пойдет вместе с отрядом — выяснить это было трудно.
— У меня здесь хозяйство, как же я его брошу?
— У меня здесь семья и родичи — там никого!
— Русские лесорубы жили хуже, чем мы, — сказал какой-то лесоруб. — Я один сезон случайно в двенадцатом году проработал на заготовках для Ковдинского завода. Прямо в ямах жили.
— Так ты, значит, не пойдешь с нами?
— Кто тебе это сказал? Почему? Значит, — обиделся он, — наоборот, обязательно пойду — посмотреть, что и как изменилось там за эти годы. Обратно дорогу я всегда найду.
Во всех кучках, во всех избах, где остановились неорганизованные, только об этом и шли разговоры.
Партизаны говорили меньше. Вопрос для них был ясен.
— Не пойду я в Россию и вам не советую, — убеждал других один из мобилизованных возчиков.
— Да тебя и не спрашивают! — обозлился Лундстрем! — Ты мобилизован, довезешь груз, получишь за это деньги и можешь поворачивать оглобли.
Иные парни говорили, что с удовольствием пошли бы за отрядом, но одежонка так поизносилась и кеньги так прохудились, что они боятся идти в такой долгий поход. Не июль ведь на дворе, а февраль.
— Ну, в июле и того хуже было бы: комары заели бы!
Об этом тоже надо будет сообщить Коскинену, хотя, наверно, он сам уже позаботился купить одежду у крестьян позажиточнее для тех, кто захотел бы идти с батальоном.
По часам был еще день, но на улице совсем стемнело, когда раздались один за другим три выстрела, потом снова ударили из винтовок — и уже через несколько секунд Лундстрем потерял счет выстрелам.
По улице бежали с ружьями партизаны.
Лундстрем побежал вместе с другими.
Стало отчаянно тихо. Снег хрустел
Кто-то закричал:
— Здесь он! Сюда забежал!
И, словно подтверждая эти слова, задребезжали стекла соседней избы, и в разбитом окне вспыхнул огонек выстрела.
Послышался громкий, истерический женский крик.
— Тише, эй, вы! — закричал Лундстрем и с некоторым удивлением заметил, что его слушаются.
Он дал команду вооруженным лесорубам окружить дом. Они торопливо и немного суетясь выполнили это приказание. И громко, чтобы слышно было в доме, Лундстрем крикнул:
— Все, кто есть в доме, выходи с поднятыми вверх руками. Кто выйдет, сохранит жизнь. Кто не выйдет, будет расстрелян… Даю минуту на размышление…
Из дома с криком выбежала женщина. Она умоляла:
— Не убивайте моего мужа: он спрятался в чулане и не слышал приказа!
Она пробежала через цепь.
Лундстрем громко повторил приказание.
Из окошка блеснул огонек выстрела. Спрятавшийся стрелял на звук голоса.
Каллио, очутившийся рядом с Лундстремом, не удержался и без команды выстрелил в окно.
Для других партизан этот выстрел послужил сигналом, и опять со всех сторон открылась беспорядочная стрельба.
В конце концов это было просто опасно — на выстрелы бежали люди.
Дверь, распахнутая выбежавшей женщиной, скрипела на петлях. Темнота зияла за порогом.
— Отставить огонь! — скомандовал Лундстрем, и голос его звучал повелительно, по-командирски. — За мной! — крикнул он и побежал к крыльцу.
Мороза он совсем уже не ощущал. Он даже не оглянулся, бегут ли за ним партизаны. Он знал, что не идти за ним сейчас невозможно.
Он вскочил на крыльцо по заснеженным, скользким ступенькам и вошел в комнату.
— Руки вверх! — крикнул Лундстрем, захлебываясь яростью.
Он разрядил свою винтовку в потолок.
На шесте под темным низким потолком висела тусклая коптилка.
Перед ним стоял высокий человек в полной егерской форме, с какими-то непонятными нашивками на погонах. Человек этот стоял как столб, широко раскинув руки (ему, наверное, казалось, что руки подняты вверх), растопырив пальцы. У ног его лежала винтовка.
Рядом с Лундстремом уже стоял Каллио.
— Бей, бей его! — с неистовой злобой прошипел он.
Но злость Лундстрема уже рассеивалась. Он внезапно почувствовал себя невероятно усталым.
— Надо выполнить свои обещания! — крикнул тогда Каллио и, ухватившись за дуло Двумя руками, поднял приклад винтовки над головой фельдфебеля и с силой опустил. — Он убил, он убил Унха! Понимаешь, он убил Унха! — в отчаянии кричал Каллио, словно желая прогнать от себя призрак.
Комната уже была полна народу. Партизаны склонились над телом фельдфебеля.